Катя обрадовалась приходу Ермакова. Сжала его руку ладонями и долго, не мигая, смотрела ему в глаза.
Андрей сказал, что все — и мать, и Макар Фаддеевич, и Ливанов, и Никитин — кланяются ей и желают скорее поправиться. Анна Ильинична прислала кукурузных лепешек и наказывала все до одной съесть.
— Мне так надоело лежать, — пожаловалась Катя.
— Зато вы отдохнете. Она покачала головой:
— Я еще больше устану. Вот лежу и все думаю, думаю. Ночью проснусь, и всякие нехорошие мысли в голову лезут, а голова у меня дурная стала: читать не могу — буквы прыгают, в ушах звон какой-то. Вдруг так останется на всю жизнь? Прощай тогда мое учение! А я врачом хотела быть, ребятишек лечить. Профессор Авдеев рассказывал мне, что скоро медицина станет делать чудеса: ни чахотки, ни тифа, ни скарлатины не будет... А как Макар Фаддеевич? Все кашляет?
— Кашляет, — ответил Андрей. — Ах, Катюша, Катюша! Ну зачем вы так рисковали?..
— Я должна была это сделать... — ответила она и улыбнулась.
— А теперь ты не сердишься на меня? — спросил Андрей снова, как раньше, назвав ее на «ты».
— Нет, Андрей.
— А ты знаешь, почему я так говорю? Потому, что люблю тебя, — сказал он. — Сильнее, чем раньше...
Катя ничего не ответила Андрею, только снова взяла его руку и, молча, закрыв глаза, перебирала его пальцы.
Так, не выпуская руки Андрея, она и уснула, и он просидел у ее койки полчаса, а может быть, и час, боясь пошевелиться и нарушить ее покой.
Белая повязка на голове Кати подчеркивала болезненную бледность лица, и вся она была такой хрупкой, тоненькой.
«Милая... Катя... Катюша...» В сердце, в душе было столько нежности, светлых намерений, больших надежд.
Андрей, осторожно поправив спустившееся на пол одеяло, взглянул в последний раз на Катю и тихонько вышел из палаты. «Надо зайти к главному врачу».
Профессор встал навстречу Ермакову и, поглаживая седые взъерошенные волосы, протянул руку:
— Мир тесен, батенька мой, тесен мир! Не узнали меня? А я вас еще в прошлый раз приметил. Авдеев моя фамилия, Евлампий Нестерович Авдеев, впрочем, можете называть меня товарищем. Теперь все товарищи! Помните, как мы с вами спорили в вагоне?.. Да-с, батенька, мой!.. Ну, кто старое помянет, тому глаз вон, а для моряка глаз — орган наинеобходимейший.
Ермаков назвал себя, сел на пододвинутый профессором стул и только было собрался спросить о здоровье Катюши, как профессор сам сказал:
— Гражданку Попову обещаю поставить на ноги в лучшем виде. Можете не тревожиться.
7Никитин принял Ермакова и Макара Фаддеевича вне очереди, хотя они и пришли на полчаса раньше назначенного срока.
— Я вас вызвал вот по какому поводу, — сказал он, передавая Ермакову и Репьеву протокол допроса Орехова-Петрюка. — Вот они, какие дела! — произнес Никитин, выждав, пока Ермаков и Репьев прочитали до конца густо исписанные листки. — Как видите, сия птица эсеровской породы. Пела она и по английским и по американским нотам, а тихий часовщик Борисов — явный резидент английской разведки. Давно работает в России, правда, с перерывом. Судя по времени установления его связи с Ореховым-Петрюком и открытию мастерской на Греческом базаре, это именно его и высадил в августе Антос Одноглазый у Люстдорфа.
Никитин открыл табакерку, вытряхнул на обрывок газеты несколько крупинок махорки.
— Андрей Романович, подсыпь-ка мне твоего табачку.
Ермаков достал кисет.
— Докатились эсеры до ручки: заодно с бандитами и шпионами!
— Им нечего было и докатываться, они со дня рождения враги народа, — вступил в разговор Репьев.
— Вот именно, — поддакнул Никитин, свертывая козью ножку. — А поддельными документами этого типчика снабдил в Ростове Чириков.
— Ну, а какая им выгода, если бы потонула «Волга»? — спросил Андрей.
— Очень даже большая выгода: «Волга» привезла машины — это раз, порт закупорила бы надолго — два. И сам пароход — тоже не мелочь. К тому же борисовы, петрюки-ореховы да антосы с лимончиками не только в Одессе орудуют. Врагов у Советской республики кругом пруд пруди. Успевай поворачиваться! Нам спать некогда. Нельзя нам спать! Уснешь — обскачут, обскачут — сожрут! Они хотят, чтобы Советская республика подольше сил не набрала. О новой интервенции помышляют. Мечтают о ней, готовятся. Ты подумай-ка, чего английские капиталисты у нас в России лишились, всякие нобели и детердинги. Английские буржуи спят и видят Баку — так и пишут в своих газетах, не стесняясь: «Если, — говорят, — нефть — королева, то Баку — ее трон».