— Хорошо, очень хорошо! — одобрял ее дядя Сиприен, качая головой. — Я понимаю тебя, деточка. Ты все свои годы жила среди циркачей, и тебе это нравится. Только не забывай: грамота тебе никогда не повредит. Нужно научиться писать и считать, знать историю и географию. — Он назидательно поднимал палец и добавлял: — Нужно знать как можно больше!
Когда она совсем освоилась с нами, Бертран стал задавать ей забавные вопросы:
— Изабелла, а ты когда-нибудь входила в львиную клетку?
— Конечно, — отвечала девочка, — с папой я никогда не боялась.
— А в клетке были львы?
— Ну конечно! — восклицала малышка, прыская со смеху.
Когда наши сани тронулись, была еще темная ночь. Сиприен вел на поводу двух запряженных коров. Стояла стужа. Ясеневые полозья на наших горных санях легко скользили по тонкому насту.
Мы с Бертраном шли за упряжкой. Нас защищали от холода теплые фуфайки, толстые грубошерстные куртки и меховые шапки-ушанки.
Деревня еще спала. Пелена белесого тумана окутывала лощину.
От нашего двора дорога поворачивала вправо и уходила в горы. Чем дальше, тем чаще попадались деревья. Здесь уже начинался лес. Эта часть пути была мне хорошо знакома.
Погода стояла такая пасмурная, что в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Но дядя Сиприен мог свободно ориентироваться в здешних краях даже с завязанными глазами. Мы шли бодрым шагом. Животные послушно выполняли приказания погонщика.
— Эй вы! — время от времени покрикивал дядя Сиприен, а затем поднимал палку и слегка касался ею ярма или кончиков рогов.
В тишине зимней ночи слышен был лишь его голос, мягкое скольжение саней да легкий треск ледка под нашими сабо.
— Если ударит мороз, трудно будет спускаться, — сказал мне Бертран. — Все будет зависеть от груза.
Мы давно миновали то место, где я как-то ночью видел мельком двух незнакомых людей. Мы так и не узнали, что это были за люди и куда они шли.
В ту ночь снег сыпал не переставая, и наутро все следы замело. Мы рассказали о ночном происшествии дяде Сиприену. На лице у горца отразилось сомнение.
— Какие еще двое людей?
Что мы могли ему ответить? Двое закутанных людей, которых поглотил ночной мрак. Лица их мы не могли разглядеть и ничего о них не знали. Шли они тяжело и медленно по дороге в горы, к домику папаши Фога.
Папашу Фога я видел редко, но уже запомнил его. Это был пожилой горец, не очень высокий, но крепко сбитый, круглолицый, с резкими чертами лица и всклокоченными седыми волосами. О нем говорили: «Вот уж медведь», или еще: «Это скряга». Жил он один в доме, крытом шифером, на опушке леса. Гостей не любил. Когда ему случалось оказаться с кем-нибудь с глазу на глаз, он ворчливо произносил несколько слов и торопился уйти. В Вирван и другие окрестные селения он спускался в случае крайней необходимости — за солью, табаком, хлебом или спичками, а иногда чтобы свезти на базар воз дров или мешок картошки.
Если вы вторгались в его владения и не встречали его — а собственностью своей он считал не только сад и прилегавший к дому участок, но даже ближние леса и лужайки, — то могли быть твердо уверены, что он следит за вами. Папаша Фога не показывался, а стоял притаившись за ставнями своего дома или за кустом. «Вот человек, который всю жизнь провел в одиночестве и не выносит людей», — думал я про него. Вначале мне даже было жаль этого нелюдима. Я представлял его себе грызущим каштаны или яблоки в безмолвии жалкой кухни. Но когда я его встретил, чувство жалости мигом исчезло. Близко посаженные глаза папаши Фога горели свирепым огнем. Он производил впечатление человека упрямого и злого.
— Фога далеко не беден, — сказал мне дядя Сиприен. — У него есть земля и лес, немало яблонь и каштанов. Недавно он продал несколько лесных участков и неплохо на этом нажился.
Что же делал папаша Фога со своими деньгами?
Я представлял себе, как он бродит по своему мрачному и грязному жилищу, как роется в сундуке, жадно и беспокойно пересчитывая деньги и все время опасаясь воров…