«Скажите, у вас есть брат?» - из пучины прошедших событий вырвался голос начальника конвоя.
Шорох за дверью вернул в реальность Андрея с Эдиком, они отпрыгнули по углам, защёлкали затворами, но Дмитрий только встал. Что-то удерживало его, невидимым грузом опускало руки, сковывало пальцы и не давало стрелять. Быть может, ещё несколько мгновений назад он вошёл бы в комнату и хладнокровно выпустил бы две короткие очереди, забрал бы ещё две никчёмные жизни и спокойно вернулся бы в свой по-военному отлаженный жестокий мир. А затем за чашкой горячего чая закурил бы самокрутку и в ротном журнале твёрдо пометил бы: -2 (минус два). Но сейчас не хотел он стрелять, ой, как не хотел. Нервно моргнув Титу, расстегнул кобуру, погладил рукоять револьвера и выронил на пол противогаз:
- Не стреляйте! – громко выкрикнул и показал в дверном проёме крепко сжимаемый за цевьё АК. - Не стреляйте! – повторил ещё раз.
- Ты что, Дима? Назад! – Тит сорвался к Дмитрию, но тот только улыбнулся и шагнул в комнату.
Никогда ещё Тит так не боялся за Дмитрия. Он вообще никогда ни за кого не боялся. Но сейчас…
В последний раз, когда страх действительно всецело взламывал его рассудок, он лежал под горящим БМП, вокруг слышались крики, автоматные очереди, кровоточила простреленная выше колена нога, тупая жгучая боль безжалостно мучила плоть, хотелось пить, и дрожащие пальцы всё никак не могли набить патронами опустевший магазин. Глухими ударами о броню били пули, звонко отскакивая от асфальта, падали гильзы, гудело раздуваемое ветром пламя, горел воздух, горела земля… С тех пор прошли годы и, казалось, тот металлический привкус отчаяния въелся навечно в сознание, сросся с ним, стал диктовать другой, абсолютно другой образ мышления, выдавил из жизни лишние поступки и лишних людей, создал другую реальность, другой образ жизни. И как это бывает, со временем человек просто привыкает, перестаёт чувствовать боль, не пугается ночных кошмаров, не боится опасности, не боится и собственной смерти. Тогда их взвод попал в засаду, обе БМП были подбиты, командирская машина получила больше тридцати фронтальных пробоин, солдаты в панике рассыпались, пытаясь спастись за бронёю горящих машин. Несколько человек успели отбежать к близлежащему зданию и занять оборону. Удары гранатомётов рвали на части металл, плоть, бетон, с чудовищной силой швыряя всё в стороны. Командир взвода прапорщик Тюрин прикрывал отход своих ребят из башенного пулемёта. Тит смог отползти около сорока метров, а затем пулемёт замолчал. Сергей ещё долго смотрел на обезумевшие ожесточённые лица солдат, отстреливавшихся из здания, на окровавленные тела убитых и раненых, на охваченный пламенем командирский БМП, на застывшие, не желающие слушаться ноги, на измазанное кровоподтёками человеческого безумия июльское небо. Несколько раз совсем рядом глухими ударами, заставляя вжаться в асфальт, ложились пули. Разрывы гранат сотрясали землю. Сергей лежал недвижимо, боялся вдохнуть, шевельнуться, боялся открыть с силой зажмуренные после очередного взрыва глаза. Ползти оставалось ещё метров тридцать, краем уха он отчётливо слышал матерную речь сержанта-контрактника, ещё чей-то стон, команды… А потом - яркий свет и, казалось, солнце ослепило его, белоснежная вспышка и голос, спокойный, уверенный голос: «Вставай, Тит, ты должен вернуться». Ничего не соображая и практически ничего не чувствуя, Сергей перевернулся на живот, попытался встать, но упал, ударился лицом об асфальт. Ведомый неведомой силой он развернулся и на четвереньках пополз к БМП, светящимся коридором в глазах он видел свой путь, не осознавая конечной цели, быстро перебирая руками, под градом пуль и осколков вернулся к командирской машине. Жар пламени резал глаза, лоскутами срывал кожу, смолил волосы. Прямо возле траков, на раскалённом асфальте лежал Тюрин, в последний момент успевший всё же выскочить в люк. Пересиливая адскую боль, Сергей подполз к командиру, схватил бездыханное тело и потащил.
Прапорщик остался жив, был награждён, ну, а Тит, как это обычно бывает, забыт. И только спустя несколько лет награда нашла своего героя, но это был уже совсем другой парень, бесстрашный, жестокий, отчаянный. Он не чувствовал больше того парализующего страха, той пугающей безысходности, которую испытал однажды. Уже долгие годы он был сух, чёрств, как пересохший ломоть чёрного ржаного хлеба, который ни плесени, ни зубам уже не под силу.
Но вот вдруг кольнуло в нём что-то, и лёгкая дрожь появилась в коленях, и вдруг бешено пульс подкатил и ударил в висках.