''Моя птичка, моя радость, моя... старушка, - Федор Иванович отвёл взгляд в сторону. Ему вдруг отчетливо вспомнилась та красивая, стройная блондинка с вьющимися локонами и горделивым взглядом, он незаметно смахнул набежавшую слезу, криво улыбнулся и как бы невзначай погладил жену по плечу. - Моя птичка''.
Давно он не видел Ларису такой оживленной, улыбающейся, светящейся. Весенним лучиком из прошлой жизни на мгновение блеснула та самая... Нет, показалось.
Резкий стук у входа. Кто-то наспех пнул что-то тяжёлым ботинком.
- Профессор, пора, - влетел бархатный бас Дмитрия.
- Ну, вот, - Федор Иванович встал, положил руки на плечи жене и, слегка касаясь губами волнистых седых волос, нежно поцеловал, затем, как бы немного смущаясь, в который раз улыбнулся Виктории. - Пойдем, дитя, покажу тебе Гавану, такого ты точно никогда не видела, только капюшон накинь, мало ли.
И они вышли. Взяв Викторию под руку, старик выпрямился и не спеша повёл свою спутницу вслед за Дмитрием.
- А знаешь, почему я живу в самом центре станции? О человеке можно судить по тому, где он живёт. Я вот, например, хочу, чтобы вокруг меня вращалась планета, - и, уловив краем глаза удивление девчонки, негромко добавил, - ну, или хотя бы станция.
- Планета?
Профессор искоса бросил насмешливый взгляд и приподнял бровь:
- Да что там планета, Вселенная!
- Иваныч, - вмешался Дмитрий, - прекрати, она и слов-то таких не знает.
- Ничего, - профессор на ходу обнял Викторию. - Узнает ещё. Всему своё время.
К удивлению самой же Виктории на неё никто не обращал никакого внимания, путь к лаборатории им удалось пройти практически незамеченными. Внимание станции было приковано к только что прибывшему каравану. Кто-то ждал родных, кто-то новостей, ну, а кто-то прибытие необходимого груза. На приёмной шёл досмотр. Курьеры, челноки, перекупы… Человеческая масса в своей суете толпилась, прижавшись к перрону.
За массивной стальной дверью с крохотным глазком-линзой на старом диване у стола, сплошь заваленном книгами, расположился Илья. Крохотная комнатка два на два метра с недавних пор стала одним из рубежей защиты. Вход разрешён только своим. Постовой вооружён и, как ни банально это звучит, чертовски опасен. Глотающий одну за другой книги, добродушный Илья мало похож на цепного пса, но внешность обманчива, и кто-кто, а он точно готов в любой момент всадить пулю в лоб любому приблуде.
Из комнатки прямо напротив входной двери имеется выход через самый обычный дверной проём, который ведёт в смежную комнату уже не таких скромных размеров. В комнате стоит стол, пара кресел, диван, у одной из стен стеллажи с большими продолговатыми ящиками, над каждым из которых горит ртутная лампа. Слегка запотевшая полиэтиленовая ширма отгораживает пространство растений от пространства людей. Кабинет профессора. Журналы наблюдений, ящики с рассадой - его мир – крохотный мир далеко не маленького человека. Личность, как известно, живёт не во времени, личность живёт в истории. В истории метро профессор был фигурой знаковой – первый и, пожалуй, единственный успешный растениевод, селекционер, бизнесмен-ботаник. Его уважали, к нему прислушивались. Мнение Фёдора Ивановича всегда имело огромный вес, ведь за словами всегда стоял здравый смысл, авторитет и крутой нрав.
За кабинетом начиналась сама лаборатория, теплицы, камеры влажной сушки, санузел, технический блок. Когда-то профессор выращивал множество различных растений – лук, чеснок, петрушку, но как показала жизнь, табак и алкоголь всегда приносили наибольшую прибыль.
Курево в метро всегда стоило дорого, и с каждым днём всё дороже и дороже. Цена росла, запасы кончались – вот тогда-то и пришло время профессора, время скромного ботаника – торжество разума, торжество жизни над компостом, торжество личности над смердящей массой.
Табак. Сколько нервов и крови брошено на алтарь успеха. Бессонные ночи, замеры, расчёты, попытки добиться желтения, вызревания, борьба с плесенью, оптимизация сушки, адаптация различных сортов к создаваемой атмосфере, сбор и заготовка семян и, наконец, высевание, запуск нового цикла.
«Колесо должно вращаться, иначе завтра ты станешь никем», - твердил он себе, твердил сыну. И колесо вращалось. Профессор вращал его. Механизм работал. День за днём, цикл за циклом ядрёный самосад, махорка, Крымский дукат, Вирджиния выходили из сушилок его лаборатории, выходили, чтобы наполнить лёгкие измученного жизнью человека, пожелтевшие пальцы которого отдали последний патрон за очередную порцию едкого яда.