Я обещал помочь, и я помогаю - предупреждаю, как только силы энергий станет достаточно для нового излучателя, они, скорее всего, придут за тобой, ну, или за твоим другом.
Твой поезд должен уйти вовремя или он не уйдёт уже никогда. Если изменится сюжет, то изменится и чей-то сценарий, а значит, этот кто-то вынужден будет играть не свою роль. Этот кто-то станет несчастным. Вспомни себя, сколько ты жил не своей жизнью? Подумай о том, кого ты совсем не знаешь. Подумай, что видит он в своей жизни, что чувствует, к чему стремится... Подумай! Ведь кем-то придётся затыкать твои ошибки. Механизм должен работать вне зависимости от того, кто сгорает в его котле. Игра превыше всего!
Водяной отпустил руку Эдика и, улыбаясь, погладил ладонью столб. Столб словно растворился в воздухе, осыпался мелким пеплом. Водяной вновь стал однозубым стариком, а пустыня и море, почернев, мгновенно сжались от самых горизонтов до размера стола. Пропали пирамиды, чайки, вороньё, лишь позади вдруг пугающе зарокотал вскипевший чайник. Эд повернулся, снял его с печки и, вновь повернувшись к столу, хотел что-то спросить, но увидел только спину забинтованной как мумия, выходящей из кубрика женщины. Она, придерживаясь одной рукой за стену, хромая вышла, дверь плотно закрылась. На несколько секунд Эдик растерялся, отрешенный взгляд упал на колоду, лежащую на столе. Козырный король, браво устремив взор в сторону, надменно ухмылялся. Эд вскочил и бросился вслед за женщиной, но в коридоре никого не оказалось, он без малейших раздумий направился в санитарный кубрик, где за закрытой дверью у постели спящей забинтованной как мумия женщины сидел Тит. Сергей читал. Столкнувшись взглядами, Эд и Сергей обменялись жестами. Эд указал пальцем на Эмилию, а Сергей приложил палец к губам.
- Давно спит? - не выдержав, шепотом спросил Эд.
- Часа полтора, - еле слышно ответил Сергей.
Эд вышел.
Глава 40. Перерождение.
Всё шло своим чередом. Связь с тепловозом Свиста была налажена, на всякий случай к каналу был подключен и мичман. Эмилия пошла на поправку, Эдик с Андреем побывали в гостях у профессора, Николай с Виталием довольно неплохо обустроились на новом месте, ну, а Виктория заметно расцвела. Из запуганного мышонка она преобразилась в деловитую хозяйственную леди. Общество Виталия, без сомнения, оказывало на неё исключительно положительное воздействие. Влюбленные буквально светились от счастья. Илья с Миленьким поочередно летали в наряд по охране лаборатории, на самой же станции за безопасностью семьи профессора следили люди Алексеева. И только Борис, несчастный Борис не находил себе места. Заблудившись в пылающих рыжим пламенем воспоминаниях, он беспомощно сгорал в ожидании восхода там, где всегда был закат.
В тот роковой день Миленький, возвращаясь с «Василеостровской», подвернул ногу. Нога неимоверно распухла, и Тит, не задумываясь, снял его с графика нарядов до выздоровления, заменив Борисом.
Так уж вышло, что Павел был всё ещё востребован в расположении роты, а слишком любопытный Косой в лаборатории только мешал, постоянно задавая ненужные вопросы и суя свой нос куда не следует. Других свободных людей у Тита, к сожалению, не было. Борису даны были почти сутки для подготовки к наряду. И именно в эти, такие тягучие, такие напряженные сутки он и решил нарушить приказ. Периодически волнение бросало по телу лёгкую дрожь, чуть реже к лицу приливала горячая кровь, аппетита не было, необъяснимая усталость поддавливала на грудь прохладным стальным грузом, пока, наконец, депрессия не погружала его в беспокойный кратковременный сон. Болела голова.
Механический будильник семидесятых годов прошлого века добросовестно отсчитал эти вот ''почти сутки'', и чёрные стрелки на пожелтевшем циферблате, словно флотский сигнальщик, подали знак - ''Пора!''
Борис наспех оделся, кинул полупустой вещмешок на левое плечо, взял автомат, закрепил в кожаный держатель на поясе балдичку, отметился у дежурного по роте и убыл на «Василеостровскую».
Мрачной серой тенью он достаточно быстро добрался до станции, но задерживаться на ней не стал и, не поставив никого в известность, самовольно тотчас же покинул её, выйдя в перегон на «Приморскую».
Мрачный взгляд, мрачный человек во тьме тоннеля, слегка постукивая автоматом о корпус коногонки, идёт серой тенью.
Возможно ли описать отсутствие мысли? И если возможно, то как? Человек идёт, человек дышит, человек видит и слышит, человек чувствует. Но если ''жить – значит, мыслить!'', то человек мёртв?
Когда человека ведёт любовь, идти не страшно, идти легко. И Борис шёл.
Сомнение бешенной шавкой изредка набрасывалось на него, хватало за рукава, хватало за ноги, рвало штаны в клочья, пытаясь удержать. Борис несколько раз останавливался, топтался на месте, словно какая-то неведомая сила пыталась его развернуть обратно, но ноги не слушались, ноги шли.