И молодые болтали. Много болтали. Виталий рассказывал о себе, о своей жизни, о Николае, о матери. Виктория говорила больше на отвлеченные темы. Эдик же с Андреем рассказали о своём, о жизни в далёком южном краю, о путешествии, приключениях по пути следования. Рассказали, какой видели Россию в иллюминаторы вагонов, в минуты краткосрочных вылазок за топливом, какой представляли её себе... Рассказали и о самом поезде, и что уже совсем скоро снова будут отправляться в путь - домой.
Жизнь она ведь не только в метро.
Вязкая глинистая почва на этот раз не липла к штыкам лопат. Промозглая моросящая зыбь плотно сеяла серебристой крупой. Павел и Миленький безжалостно разгребали вывернутое нутро могилы и с остервенением швыряли его обратно в яму. Землица хватала за ноги, свинцовым грузом вязла на подошвах, сковывала. Две пары рук до боли в суставах, до налитой усталостью ломоты бросали, гребли, вонзали, поднимали и снова бросали напитанную влагой тестоподобную массу. Хотелось быстрее закончить, быстрее уйти, скрыться в расположение. Павел давно для себя заметил, что жизнь внизу для большинства уже давно стала гораздо естественнее. О рожденных в метро и речи нет, с ними и так всё понятно. Но даже для тех, кто вынужден был укрыться под землёй, тоннели давно уже стали домом, а здесь, на поверхности они были уже в гостях. Человек старался уйти под землю, уйти как можно быстрее, в норку, в тепло, в безопасность. Новый мир поглощал его, засасывал. И не удивительно, ведь он, человек, похоронил себя сам. Смазанные лыжной смазкой лопаты почти не облипали, жар под резиновой маской окатывал лицо своим влажным дыханием. С каждым выдохом, как только выпускной клапан закрывался, выдыхаемый воздух поднимался вверх по лицу к вискам, на промасленных плёнках в глазках окуляров осели крупные росистые капли конденсата. Дышать становилось труднее, еле ощутимо с бровей к уголкам глаз подобрались ручейки пота. Жизнь она ведь не только в метро. Она в резиновом коконе, в резиновой маске, резиновых чулках и плаще с лопатой в руках, изнывая от усталости, закусывая губу, закапывает очередную могилу. Жизнь в коконе! Жизнь под мертвым серым куполом. Жизнь, проникшая в подземные коммуникации, занесенная, словно вирус, носителем - человеком. Жизнь как болезнь, как наказание... Загнанные в землю оставались там теперь уже навсегда. И словно в насмешку, безжалостным актом сарказма, там, в земле оставалось всё. История, культура, нравственность, человечность, все умирало там, в глубоких норах, в грязи, а оттуда всё чаще выходили «новые» люди - люди без биографии. Такие как Борис, Миленький, отчасти и Павел. Жизнь таких людей легко можно было вместить в два коротких слова: «родился» и «умер». Два таких коротких и таких ёмких слова. Хотя в случае с этими тремя было ещё одно слово. Их крест - звание. Так и от Николая, от человека с биографией, осталась лишь память и небольшой холмик с крестом. Имя, фамилия, звание. Всё! А ведь у него была биография. У «новых» же людей и её нет.
Плывущий за окулярами противогаза город порывами ветра бросал на стёкла серебристые слёзы дождя. Сняв автомат с предохранителя, короткими перебежками Лёха приближался к станции. Почему-то именно сейчас он вновь подумал о Борисе. Одинокий человек среди пустого города, спрятавшись от всего мира в резиновый кокон, смотрит на мир сквозь оконца глазниц резиновой маски. И всё уже чуждо, всё враждебно, всё, что с собой - всё своё, что под костюмом - сокровенно, остальное - держи ухо востро.
Лёха был одинок. Он жил в коллективе, но он был одинок. Всю жизнь. И сейчас, и раньше. Как говорится, не встретил, не мирился, да и его самого практически никто не понимал. Да и нужно ли?
Одиночество - естественное право человека. Право на чистоту! Алексей смирился, привык. Он так долго, будто коктейль, потягивал через трубочку концентрат созерцания, что привык к нему, пристрастился. Окружающий мир лишь сцена, декорации. Люди - лицедеи. Лёха слишком давно сидел один в пустом зрительном зале, закинув ногу на ногу и удобно развалившись в кресле, смотрел за игрой шутов - лицемеров. Паскудство! Иногда ему становилось скучно и он, спустившись в кресле и, запрокинув голову на спинку, засыпал. Под невнятное бормотание со сцены он видел сны. Бессвязные, нелепые, скучные сны, страшные, но свои. Без морока лжи и смердящих чужих стереотипов.