Свист отгонял поезд. День за днём, метр за метром жабы приближались всё ближе и ближе. Позволить им обгадить состав - равносильно самоубийству. Оказаться подобно мухе на клейкой ловушке - печальный и постыдный конец. Свист был осторожен. Мерзкие твари отгоняли его всё дальше и дальше.
Над вокзалом бесчисленным чёрным роем кружило вороньё. Смелые, но осторожные птицы, облепив близлежащие крыши, с нескрываемым любопытством наблюдали за происходящим внизу. Они периодически с жутким шумом срывались в полёт, проносились над перроном на безопасной для себя высоте и взмывали ввысь, группируясь в громадные тучи, о чём-то перекрикивались, упиваясь своей свободой и числом. Вороньё выжидало.
Несколько поодаль из чернеющих холодной опасностью оконных проёмов за происходящим следили глаза. Разные глаза. Голодные... Много глаз!
Не осознавая опасности, несколько метровых мокриц, привлеченных запахом, неосторожно попытались приблизиться к заветной слизи. Слизь тут же поглотила их бронированные тела. Несколько длинных липких языков, молниеносно выброшенных жабьими ртами, отправили неудачников в глубокие мокрые глотки. Царство слизи утолило свой голод. Но ненадолго. Уже через несколько минут несколько жаб попытались атаковать какую-то самоуверенную тварь. Свист, наблюдавший за всем этим сквозь стёкла иллюминаторов, старался зарисовать, отобразить в точности все увиденное, но тварь он так и не увидел. Зато услышал. Даже сквозь толстый герметичный корпус услышал. Схватка была кровопролитна. Жабы, изрядно изрезанные то ли клыками, то ли когтями твари, вернулись несолоно хлебавши. Не менее опасная и агрессивная тварь тоже ретировалась. Свист продолжал наблюдение.
Одной из ночей, когда влага на мачтах для проводов электропитания вдруг, колдовским образом, в мгновение ока, превратилась в иней, Свист видел старика. Вернее, он почему-то совершенно точно почувствовал, что тощий человек в ватнике и противогазе с сумкой наперевес - старик. Человек невозмутимо шёл по перрону, осторожно обходя свежие кладки, непроизвольно размахивал руками, словно держал в них невидимые лыжные палки и совсем не опасался атаки со стороны жаб. Жабы, казалось, тоже не замечали его. Человек подошёл к поезду, внимательно осмотрел его, постоял несколько минут, пристально глядя в иллюминатор, из которого наблюдал Свист, и ушёл. Свист не видел его глаз, не видел взгляда, да и незнакомец вряд ли был способен разглядеть Свиста в темноте кабины, да ещё и за тонированным стеклом, надёжно хранимом горизонтальной пятеркой жалюзи. Но, как ни странно, Свист почувствовал его взгляд. Почувствовал холодный, равнодушный, но любопытный взгляд. На мгновение ему даже показалось, что за окулярами противогаза незнакомца блеснул раскаленный красный огонек, и пронзающий ужасом взгляд беспрепятственно прошёл сквозь чёрную тайну стекла. Стало не по себе... А ещё у старика, да-да, именно у старика, так утвердил себе Свист, совсем не было оружия. Топор за поясом, конечно же, не в счёт. И туман... За стариком мгновенно всклубился туман и, уходящий прочь, он будто провалился, скрылся в тумане. И мороз по коже... И холодок по спине...
''Живым хорошо - они живы'', - вдруг написал Свист в своём журнале.
''Мертвым хорошо - они мертвы'', - его же карандашом и его же почерком проступило ниже.
Свист отбросил журнал в сторону, отскочил от окна, и холодный пот прошиб его с головы до пят.
А затем жуткий сон, в котором иссохший старик в ватнике с пламенеющими угольями вместо глаз карабкается на тепловоз. Словно геккон, ловко, цепко, беззвучно... И цепенеет всё вокруг, и пышет жаром его взгляд, пышет жаром он сам. Наконец, он взбирается на крышу, распахивает суму и вытаскивает из неё голову. Чью-то срубленную иссушенную голову.
- Живым хорошо, - громко кричит он прямо в лицо голове, удерживаемой за волосы в вытянутой руке. - Они живы...
Внезапный порыв ветра толкает его и заставляет качнуться.