- Мёртвым хорошо, - продолжает кричать старик, сохраняя равновесие. - Они мертвы.
Ветер усиливается, его ладони всюду. Всюду чувствуется их леденящее душу касание. Старик берёт голову в обе руки и поднимает над собой:
- Нам с тобой как быть? - кричит он пуще прежнего, после чего падает на колени и остервенело, мощным бьющим движением сверху вниз, с гулким выдохом насаживает голову на тепловозный свисток.
- Как быть? - кричит он. - Как быть? - раздаётся гулкое эхо. - Как быть?
Свист открыл глаза… И страх. Липкий, едкий страх.
Глава 49. История Бориса.
Когда Лёха ушёл, я остался один. Понимаете? Один! Каждая клетка меня ощутила холодное каменное одиночество. Обида, несправедливость, равнодушное презрение - всё это вокруг, и ты один, один во всём мире. Ненужный, брошенный. Жалкий ничтожный червь! Выброшенный посреди города живой кусок мяса. Куда идти? Как жить? В голове пустота, ноль мыслей - вакуум. Истерический изнуряющий крик, но я его не слышу. Чувствую его, чувствую в голове, чувствую по всему телу, хаотичные толчки - он кричит! Чёртов беззвучный крик! И так тяжело, так противно...
Я кинул под голову мешок и лёг. Мне некуда было идти. Вся жизнь - грязный морок - враждебный, густой проходящий мимо туман. Всё иллюзии, иллюзии, мечты... А истина проще, истина вот она - истина это ты - кусок мяса в тумане. И время тикает, тикает, а туман всё гуще и гуще. И не выбраться, не подняться. А потом приходит весь мир, всё, что ты любил… И безжалостно топчет, пинает, размазывает по земле, презирает, ненавидит, унижает тебя, а ты - ты дерьмо! Медленно стареющий кусок далеко не лучшего мяса. В чём смысл? Зачем это всё? Зачем обманываться и врать? Если родился в норе... Чудес не бывает! Червь всё равно останется червем. Крупицы счастья не для него. Для него только грязь. Ах, если бы червь это знал... Он бы проклял весь мир! Но червь надеется... Глупый, глупый жалкий червь.
Я лежал, глядя в небо. Досада многотонным катком размазала моё жалкое я. Уж лучше бы Лёха убил... Лучше бы убил!
Застывший ватным комом туман раздуло. Я даже и не заметил, как всё вокруг вдруг утонуло, исчезло в его сырых холодных объятиях. Сначала всё помутилось, затем и вовсе перед глазами поплыл, сгустился и, наконец, наглухо затянул всё густой белый морок. Я больше не видел небо. Белая пелена! Надо мной, вокруг меня... Ничего не видно, не слышно, только собственное дыхание, еле уловимый звон в ушах и легкий шелест своей же одежды. Я сел, осмотрелся. И вы знаете, по спине такой легкий холодок, снизу вверх, потом сверху вниз. Бежать? Куда? От чего? Зачем? А может?..
Из тумана вдруг выскочил зверь. Невысокий, крепкий, весь в серо-белой шерсти, ноги вроде как темно-серые, а голова с громадными ветвистыми рогами. Неприятным белесым блеском горели большие и в то же время какие-то неживые глаза. Зверь остановился, замер. Секундное оцепенение, думаю, поразило нас обоих в равной степени. Я схватил вещмешок и в этот момент зверь медленно пошёл на меня.
Вслед за рогатой черной головой из густой белой пелены тумана показалась другая, ещё более черная. Сильно склонившись вперёд, на спине зверя, облаченный весь с головы до пят в какие-то меха, восседал черный как смоль всадник. Туман клубился вокруг зверя, стелился по воде и зловеще отбрасывал в стороны витиеватые сырые кудри. Зловещ был взор всадника. Ни химзы, ни противогаза. Ничем не прикрытое, незащищенное лицо. Пластилиновое...
Зверь подошёл вплотную и пристально уставился мне в глаза. Всадник ещё сильнее потянулся вперёд и, приподнявшись в стременах, склонился, почти касаясь подбородком головы зверя. Странно, но зверь не дышал. По крайней мере, я не ощутил этого. Его большие ноздри недвижимо блестели гуталиновым блеском, рот был приоткрыт и подозрительно сух. Всадник же, напротив, истекал, словно пропитанная маслом ветошь. Несколько секунд они оба разглядывали меня. Стеклянный взгляд зверя и гипнотический, но абсолютно незапоминающийся взгляд всадника. Хотя нет, кое-что всё же запомнилось - бельмо. У него было бельмо. Мраморно-мутный глаз, совершенно точно, без сомнений. И ненависть!
Пластилиновые скулы вздрогнули, и пластилиновые щеки растянули пластилиновый рот, то ли в улыбке, то ли в гримасе. Коричневые кривые зубы оскалились прямо передо мной. Я попытался нащупать рукоять балдички, но пластилиновый будто читал мои мысли, он молниеносно выхватил громадный изогнутый полумесяцем нож и попытался рубануть меня прямо по шее. Я, чудом среагировав, уклонился назад, но зверь тут же подался вперёд и прижал меня, наступив на грудь. Схватившись за лямки вещмешка левой рукой, я попытался освободиться и сбить лапы зверя с себя правой. Я ударил. Затем ещё. Всадник же попытался вновь нанести мне удар своим жутким оружьем. Я толкнул зверя снизу ногами в брюхо (тот, на удивление, оказался совсем не тяжелый, и у меня, на мгновение, проскочило ощущение того, что он пуст внутри), зверя вместе с всадником немного подбросило, и удар смертоносного острия пришелся о гранит набережной. Удар был силён, искры метнулись в стороны. Для такой-то массы и такой удар? Я, наконец, сбил с себя копыта той рогатой скотины, перевернулся, но выхватить балдичку вновь не успел. Всадник схватил меня за пояс, и зверь бешеным галопом рванул в сторону Стрелки. Он бежал по воде, обильно выбивая крупные брызги, нёсся с неимоверной скоростью, летел. Вода заливала мне лицо, ноги и вещмешок разрезали водную гладь, противогаз вообще пропал из внимания. Мертвая хватка пластилинового поражала своей силой. Он тащил меня как игрушку. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, зверь свернул налево, в один прыжок перелетел через бетонные скосы и гранит и выскочил на середину асфальтированной дороги. Затем глухой удар, я кубарем по инерции пролетел несколько метров, ободрал всю физию и на мгновение потерялся. Где-то сзади слышались удары, не много, штук пять или шесть. Я встал, ноги ушли в сторону, снова сел, голова кружилась. Окна Кунсткамеры плыли как в хмельном угаре, я, наконец, вытащил балдичку и, опираясь на все четыре кости, снова встал. Ватные ноги дрожали в коленях, носом шла кровь. Я сморкнулся, сплюнул, сжал покрепче рукоять балдички и...