Огромная железная пробка спустя несколько секунд поддалась под напором настойчивых гостей. Тоннель дыхнул слегка кислым затхлым воздухом. Плотно закрыв за собой шлюз, Алексей примкнул к автомату штык-нож и очень тихо прошептал:
- Делай, как я!
Метров триста пути в тоннеле не было ни малейшего признака опасности. Гробовая тишина, полное отсутствие чего-либо подозрительного, звуки собственных шагов, звуки дыхания. В поле зрения появились какие-то белые пятна, Алексей знаком предупредил об опасности… Осторожно приблизившись, все трое поняли в чём дело. Огромными плотными коврами, обволакивая стены тоннеля, висела прочная белоснежная паутина, местами под ней виднелись крупные комья коконов. Беззвучно ступая, Алексей прошёл с десяток метров, затем резко метнулся в сторону и нанёс мощный удар штыком. Профессор с Борисом, находясь позади в нескольких шагах, бросились на помощь, но Алексей жестом остановил их:
- Пустой! – он упёрся ногой в пронзённое нечто и брезгливо выдернул штык.
На почве под стеной тоннеля, среди хлопьев играющей бликами на свету фонарей паутины, лежал огромный паук, вернее, оставшийся от него экзоскелет.
- Ни хрена себе, Лёша… Это же он теперь ещё больше, - прошептал профессор, нервно вытирая вспотевший лоб.
- Они, - спокойно ответил Лёха.
- Их здесь несколько?
- Возможно.
Продолжая передвигаться максимально тихо, сталкеры прошли ещё с добрую сотню метров. Тоннель заканчивался сопряжением, строго вертикально вверх уходила небольшая скважина, вниз - средних размеров гезенк. Огромная решётка из ребристой арматуры на «ноле» скважины поросла невероятно красивыми сталактитами ржавчины, зловеще устремившими свои конусы вниз, в гезенк. Из гезенка слегка тянул лёгкий сквозняк, путь его следования проходил строго вертикально. Вырываясь из глубин подземного мира, измученный утомлённый воздух неудержимо стремился вверх, прочь, на свободу.
- Нужно их убить, - Алексей, оставив у гезенка Бориса с профессором, быстро вернулся обратно. Пыхнуло пламя. Лёгким потрескиванием в пламени и копоти погибала ещё не успевшая начаться толком жизнь. «Мир для всех одинаков, выживает сильнейший. И если не ты, то тебя!»
Гезенк был неглубок, его металлические со сварными перилами ступени вели в другой, не такой чистый и не такой капитальный тоннель. Почва его была под толстым слоем щебня, то там, то тут валялись куски резиновой оболочки кабелей. Прямо у лестницы лежала раскуроченная пусковая аппаратура.
- Человек всегда был мародёром, что сейчас, что тогда, - недовольно пробурчал профессор, нырнув в гезенк вслед за Лёхой.
- Человек, говорите? Человек всегда был скотом! Всегда был и всегда будет! - Алексей спустился первым, внимательно осмотрелся. - Странно. Куда же пропала мамаша?
- А мы? Мы тоже? – несмело вмешался Борис. – Тоже скот?
- Человек, позволяющий себя контролировать - скот! Для скота были выдуманы законы, мораль, идеологии. Тотальное закабаление одних ради беззаботного, гарантированного процветания других. Завуалированное рабство. Нас всех держали как скот в стойле, то - можно, а вот это - нельзя, молча стоишь, не мычишь лишнего – кинут подачку - сахарок, чуть взбрыкнёшь – перетянут по спине, да так, что всю жизнь помнить будешь, а забудешь, напомнят снова. Одна мразь всю жизнь за счёт других жирует, хапает, жрёт от пуза, а народ нищий пашет, пашет, пашет… Всё на них, всё на элиту… И ни одна скотина не поднимет голову и не замычит, не взбрыкнёт. Всех всё устраивает! Понимаешь, Боря? Все всё знают, и всех всё устраивает! Ну, разве не быдло? Скотом быть проще, человек сам выбрал свою судьбу, поэтому человек для меня - скот. Тупой, безмозглый, вонючий трусливый скот! Не будь скотом - учись думать!
С трудом скрывая улыбку, профессор отвернулся. Уже в который раз он промолчал, но старый комсомолец в его сердце с каждым словом Алексея откликался всеми фибрами своей справедливой души. Будь этот разговор в другом месте, при других обстоятельствах, возможно, профессор с лёгкостью бы подкорректировал мировоззрение Алексея. Вскормленное на идеях социализма, мужавшее в застой и пережившее развал страны эго профессора безошибочно указывало ему на родственную душу. Почему-то именно сейчас профессор видел в Алексее себя. Словно в искажённом зеркале реальность преподносила свою неожиданную истину. Без малого пятидесятилетний Алексей практически во всём был тем самым смелым, отчаянным, тридцатилетним Фёдором Торбинским, атеистом, безбожником, в чём-то наивным, в чём-то жестоким, но человеком с открытой душой и чистым сердцем. Профессор всегда свято верил в свои убеждения, не скрывая раздражения, часто спорил, доказывал, дрался… Затем просто устал. Устал от человеческой тупости и непонимания. Менялись времена, менялись и убеждения. И вот сейчас профессор, интеллектуал, коммунист, православный смотрел на отрёкшегося людской мерзости социопата Алексея с такой теплотой, с какой только мог смотреть прозорливый учитель на перспективного ученика. Вот жаль только, что не время, да и не место… Где-то совсем рядом должна была быть она, огромная опасная арахнида.