Задумавшись, профессор всё же спросил:
- Лёш, я вот что-то не пойму, на кой мы тащили столько топлива, если мичман нас подвёз совсем недалеко? – подозрительность мичмана, его пренебрежительность к незнакомцам вызвали у профессора непреодолимое чувство сомнения, некоего подвоха и, если угодно, обмана.
- Эх, профессор, - Алексей улыбнулся, - если бы мичман мог проехать дальше, не сомневайтесь, проехал бы. Не задумываясь, проехал бы, - он как-то неосторожно выделил «бы», что даже сам удивился столь удачному выражению мысли через интонацию. Как говорится, оговорился по Фрейду. - Но над нами, к сожалению, руины и непролазная чаща, кишащая всякой нечистью. По Невскому тоже сейчас ехать не вариант, а бензин мичману нужен, он сейчас всем нужен. Дело рисковое, так что и оплата соответствующая.
- И всё-таки странный он человек, - продолжал бурчать профессор, - с тобою общался, а вот на нас с Борисом и внимания не обратил. И этот ещё, - он с трудом подобрал слово, - велогонщик, странный какой-то. И взгляд, как у пса, вот-вот кинется.
Алексей рассмеялся:
- Ну, Иваныч, ты и аналитик, - Лёха положил свою тяжёлую руку на плечо профессора, слегка наклонился поближе и негромко продолжил, - Евгению Санычу достаточного того, что вы пришли со мной. Саныч мне доверяет, с вами же он не знаком, да и необходимости в этом не было. Он живёт в своём мире, в мире, где обременять себя лишними друзьями крайне опасно. Вот Серёга ему друг, и теперь Саныч здорово рискует собственной жизнью, несёт, так сказать, за него ответственность. Вы же знаете, что полагается за укрытие преступника… А теперь, представьте, если завтра ему нужно будет вас убить… Хорошенькое дело выйдет – стрелять в знакомых. Ведь это сегодня мы одна команда, а что будет завтра?
- Ну, знаешь, - возмутился профессор.
- Саныч слишком умён, чтобы позволять себе очередную слабость. Вот, как и вы, доверился Крецу, за что и поплатился. А что касаемо Серёги, так внешность обманчива, он вообще добрейшей души человек, правда, с отбитой головой, но разве боксёру нужна голова?
Так, поглощённые разговором, они пришли к нужной им камере «Б 76».
- Идите, я вас здесь подожду, - Лёха отошёл к перрону, устало присел, свесив ноги, и закурил.
Вскрыв камеру, Борис вошёл первый. Немного помедлив, за ним проследовал профессор. В камере горел свет, на облупленном старом столе на пределе возможного горел керосиновый светильник, ещё один был подвешен под потолком. В воздухе висел довольно кислый запах сгоревшего топлива. На «дореволюционном» деревянном диване, небрежно обернувшись в профессорскую шинель, спала рыжая. Распластавшись на спине и бессовестно раскинув руки и ноги в стороны, она частично оголилась. Её красивые стройные ноги в неумело намотанных портянках были обнажены, на животе неаккуратно сползший отворот шинели слегка прикрывал тело ровно до груди, маленькая нежная грудь острыми конусами розовых сосков волнующе приподнималась в такт дыханию. Борис онемел, его ноги словно влипли в пол, не в силах оторвать растерянный взгляд, он с трудом сглотнул и беспомощно замер. Молодое красивое тело приятных тёплых тонов в лучах керосиновых ламп пленило. Худоба Виктории, как оказалось, не была столь пугающей, какой она показалась ранее. Напротив, худенькие ножки, впалый плоский живот и по-детски щуплые плечи придавали ей вид бесконечно нежный, беззащитный, ангельский. Застывшие в сладострастной улыбке губы выдавали приятный, радостный сон. Смутившись как школьник, профессор оттолкнул не видевшего доселе обнажённых женщин Бориса и осторожно прикрыл откинутой полой шинели огненно-рыжее поле зрелой пшеницы на холме у двух дорог. Виктория проснулась.
Профессор, по-отечески улыбаясь и стыдливо отводя взгляд в сторону, достал противогаз, более-менее подходящие по размеру резиновые сапоги, споднее и почти новый, весь пересыпанный тальком, комплект химзы:
- Ну-с, красавица, мы за тобой, - украдчиво поглядывая на Викторию, начал он. - Если ты не передумала бежать и стать свободной, то я объясню тебе, что и как, - голос профессора звучал непривычно мягко, волнительно. Так, пожалуй, он общался исключительно с внуками. Его ласковый тон поначалу даже удивил Бориса. Никогда ещё он не видел профессора таким и даже, в глубине души, успел насмешливо заметить некое преображение Фёдора Ивановича.
Комплект солдатского споднего сидел на рыжей довольно забавно, длинные рыжие локоны, спадая на плечи и грудь, слегка оттеняли медью милое белое личико.