- Ты не воин, Боря, и никогда им не станешь. Ты слишком плохо знаешь людей. Тебе будет больно познавать их мир. Они и мы несовместимы. В них нет ничего, за что мы могли бы их любить или уважать. Мне плевать, чему тебя учил Илья, пусть это останется на его совести. Я же скажу тебе правду. Человек - это канат, закрепленный между зверем и сверхчеловеком, - канат над пропастью. Не мною придумано. Когда-то это сказал Фридрих Ницше. Всего лишь канат, понимаешь? Кто-то идёт по канату, а кто-то и есть сам канат. Идущий рискует всем, но он идёт! Идёт по канату, он не канат, он над ним. Кто-то срывается, кто-то продолжает идти. У идущего есть шанс, у каната же его нет. Ты хочешь стать идущим? Или тебе проще быть канатом? Миленький готов стать на канат и взглянуть в лицо пропасти, я это вижу. Возможно, когда-то он станет таким как я, ну, или как Дмитрий, или Тит. Он будет расти, развиваться, совершенствоваться. Ты же всю свою жизнь будешь канатом, таким как Илья или Косой, вечным проводником между недоразвитым и совершенным, между низменным и возвышенным, между страстью и желанием. Ты будешь искать свой путь, метаться из крайности в крайность, не понимая, что путь только один и пройти его можно, только ступив на канат. Оставь слабость и сомнения этим недочеловекам – стань на канат! Стань выше! Знай, что никто из них не способен на то, на что способен идущий по канату. Знаешь, почему профессор с нами? Он слышит зов возвышенного, зов совершенства. Он давно уже ступил на канат, только сам не знает об этом. Не любишь грязь? Боишься выпачкаться? Что ты можешь знать о грязи? Настоящая грязь всегда в чистоте, в чистых тёплых кабинетах… Она всегда среди них. Они - носители грязи. Они и есть грязь! Канат, о который вытирают ноги идущие по нему. Сколько ты встречал баб в своей жизни? Одну, две?
- Две.
- Ну, Эмилия не в счёт, она уже на канате, она одна из нас. В ней от бабы одна внешность, но лучше тебе о ней не знать ничего.
- Она красивая.
- Да-а. Видел бы ты её лет двадцать назад.
- Я тоже хочу стать на канат, хочу стать как вы, как Дмитрий Семёнович, как Тит, - Борис вдруг повернулся к Алексею, - я смогу?
Алексей, слегка прищурив один глаз, выбросил хабарик и лишь хитро улыбнулся в ответ.
Сзади, тихонько шурша химзой, подошла рыжая, нежный взгляд, лёгкая улыбка и тельняшка Бориса в руках:
- Вот, возьми, - она протянула её Борису и, немного стесняясь, опустила глаза.
Борис улыбнулся в ответ:
- Оставь, это подарок.
- Хорошо, только т-ты всё равно возьми, а потом отдашь, у меня же нет рюкзачка.
Алексей с сочувствием посмотрел на Бориса, затем, ничего не сказав, тяжело поднялся и пошёл к камере. Тишина, два столкнувшихся взгляда, растерянность и красота. Пора было выдвигаться обратно.
Алексей отыскал в камере какой-то журнал, осмотрел запасы керосина и воды, посмотрел на часы и, аккуратно выводя каждую букву остро заточенным грифелем простого карандаша, записал: «Был. Запас воды минимальный, керосина на двое суток. Сержант Конев», далее следовало время и дата. Затем в куче какого-то хлама в углу камеры он отыскал старый армейский телефон, небрежно осмотрел провода, снял трубку и, вращая ручку, запустил свой вызов по сети. Почти сразу же на том конце сняли трубку, разговор был предельно лаконичен: «Мы на месте. Порядок. Выдвигаемся обратно».
Всё тем же путём, бетонными коридорами, старыми забытыми выработками, через тяжёлые вентиляционные двери, мимо закрытой Лёхой скважины, из которой на этот раз несло едкой гарью, по шуршащему гравию скорее на базу, скорее домой.
- Сдаётся мне, группа Дмитрия задала им там жару, - прервав воцарившееся на какое-то время молчание, заговорил Фёдор Иванович.
- Бывает, - равнодушно ответил Алексей. - Лишь бы Тита спасли, - добавил спустя несколько шагов.
Группа шла не спеша. С любопытством вращая головой, вытянув тонкую длинную шею, Виктория часто спотыкалась, чем невольно с завидной частотой привлекала к себе напряжённые сосредоточенные взгляды. Очевидно, что она никогда ранее не была на поверхности, никогда не носила химзы и уж точно не знала, что может подстерегать их в бесконечности чёрных тоннелей. В её глазах на этот раз читалась некая загадочность, детская наивность, разбавленная изрядной дозой искреннего женского любопытства. Движения грациозны, до крайности милы. Идущий в нескольких шагах позади Борис неоднократно ловил свой взгляд, прилипший к волнительно двигающимся под химзой ягодицам Виктории, он с трудом поднимал его, останавливал на белоснежной шее и забывался на время, пока снова не замечал магнетизм колебания двух холмов ниже талии рыжей.