— В таком случае, Смерть освободила Эрвина от рабства мечты…
— Да… — Леви выдыхает, расслабленно опуская плечи. Тянет её к себе, целуя в висок. — Получается, что да.
Молчание вперемешку с лёгким туманом прокрадывается на поляну, заползая в низины. Чай остаточно дымится в полупустых кружках, по старой привычке. Кáте вдруг становится зябко от одного осознания, что они закончили весь разговор упоминанием Смерти, хоть старуха с косой и сыграла роль доброй феи-освободительницы. Бишоп хмурится, старательно принимается перебирать все возможные темы, на которых можно построить непустой диалог. Ей хочется сказать, что она скучает по Эрвину, и услышать, что Леви чувствует то же самое, но продолжать говорить о потерях, когда вокруг — такой прекрасный вечер, кажется чем-то неправильным. Зажмурившись, Катрина прерывисто вдыхает глубже, концентрируясь на одном слове: заклятье и обереге, маячащим оазисом в мире беды и страданий. У него множество значений, порой, противоречащих друг другу. «Живой» значит и “обладающий жизнью, не мёртвый”, но в то же время в словарях витает определение “принадлежащий к животному или растительному миру; органический”. В каком-то смысле Эрвин теперь тоже сродни органическому композиту в земле, однако он всё ещё живёт — в их сердцах. Посвящённых сердцах ветеранов разведки.
— Скоро мы доедем до моря… — слетает с её губ чуть хрипло от подкатившего к горлу волнения. Бишоп нервно усмехается, чувствуя после этого, как натянутые тревогой нервы постепенно расслабляются, успокаиваемые мыслями о грядущем. — Я всегда мечтала увидеть это несусветное солёное озеро…
— Я помню, Кáта, — шепчет Леви в ответ. Конечно, он это помнит — старается сохранить в сердце каждый миг, проведённый с ней. А ещё он помнит, как Эрен уговаривал отдать сыворотку Армину, потому что Аллерт тоже мечтал увидеть море.
Катрина сонно прикрывает глаза, и будто бы угадывает его мысли:
— Интересно, это сделает того смекалистого мальчишку таким же свободным от мечты?
Смекалистого мальчишку… Леви искренне смеётся: то ли над тем, как легко она угадывает его мысли, а то ли над привычкой Бишоп именовать младших разведчиков именно так — детьми. А этот “смекалистый мальчишка” теперь может превращаться в колоссального титана. Да, тот ещё ребёнок.
— Уповаю на то, что Армин проглотит свою мечту, упившись ею. — Звёзды на небе мерцают, будто бы с любопытством следя за людьми, что не видят дальше своего носа в канве Будущего. Может, в их далёком свете скользит одобрение, а, может, усмешка. — И упившись, увидит мир в действительных красках. Всей разведке не повредит стратег, что точно понимает реальность, а не воспринимает всё словно через розовые очки…
Кáта скользит пальцами по его руке. Леви тянет её на себя, ложась на плед, принимает вес на корпус и сцепляет ладони за спиной в замок. Сказанное никуда не девается: слова повисают рядом в воздухе. Леви осязает их кожей, чувствует во вдыхаемом воздухе и ощущает на кончике языке. Горечь. Горечь от вечера, которым Аккерман хотел побаловать свою жену, а по итогу вышло, как вышло: они лишь разбередили раны друг друга. И хоть Леви понимает, что проговаривать вслух свои переживания — важная часть брака и дружбы, всё же, бывают минуты, когда он хочет просто делать её счастливой, собирая радость по крупицам, ведь их мир так скуп на что-то лишённое печали.
— Почему всякий раз, стоит выбраться под звёздное небо, мы говорим о серьёзных заунывных вещах, а не попросту целуемся? — сипит он, мажа губами по щеке Кáты. Девушка чуть приподнимается, подстраивается, а затем — картинно громко чмокает его и смеётся. Так мягко, будто вся растворяется в этом. Леви с улыбкой всматривается в её лицо, в зелёные глаза.
— Но ведь благодаря этим серьёзным вещам мы с тобой и можем целоваться, Леви, — лукаво щурится Бишоп, передразнивая. — Вспомни сам, я ведь тебя поцеловала только после разговора о важном.
— Тц, я бы и сам тебя тогда поцеловал, не будь ты такой нетерпеливой.
— Конечно-конечно. “Просто выбирал момент”… — смеётся она. — Ох, милый, кого ты пытаешься обмануть.
Леви оскорблённо облизывает сухие губы, прищуриваясь. Он помнит тот вечер, слишком хорошо.
***
Район, в котором квартирует Разведкорпус, стихает довольно рано. Официально штаб разбредается в шесть, а в десять на улице практически не встретишь кого-то в форме, особенно, если на следующий день разведчики обязаны выдвигаться в экспедицию за Стены. Леви и сам обычно старается хотя бы перед вылазкой успаться всласть. Перед смертью не надышишься, но зная, с каким отчаянным удовольствием Шадис любит особо ранние подъёмы и специальные задания для разных отрядов, такая профилактическая мера не кажется наивной.