Рыжаков Варлаам Степанович
Капка
Варлаам Степанович РЫЖАКОВ
Капка
Повесть
Л. Ф. Чугриной
Жили в нашей деревне два друга. Башин и Машин. Башина звали Колькой, Машина - Шуркой. Жили они по соседству.
У Башиных дом был крыт железом, у Машиных - дранкой. А напротив, через дорогу, стояла изба с тесовой крышей. Три окошка на улицу и два сбоку. Это был наш дом. В нем жили я, моя мама, сестренка Нюрка, двое братишек - Мишка и Сергунька.
Колька был белый-белый и чуть-чуть с веснушками. А Шурка - черный, как жук, и совсем без веснушек. Оба они были курносые.
И обоих я любила. Не враз, конечно, а по очереди.
Сначала я любила Кольку. Он был не задира. Пухленький, щеки румяные, а на щеках ямочки.
Мы сидели с ним за одной партой.
Я ему всегда подсказывала, а он угощал меня на уроках вкусными лепешками. Такими вкусными, каких у нас мама отродясь не пекла. Не умела, что ли?
Иногда я прятала лепешку в портфель и приносила маленькому братишке. Он уползал под стол. Ел и даже, как котенок, урчал от удовольствия. Вот какие вкусные были у Кольки лепешки.
У него отец на тракторе работал. И Колька гордился этим. А у нас отец умер. Вернулся с войны весь израненный и все болел и болел. Измучился. И мама с ним измучилась. Часто в город в госпиталь возила его и в нашу больницу (в соседнее село). Но ничего не помогло.
Летом папа у двора потихонечку плотничал или же на завалинке на солнышке сидел, нянчился с Мишкой и Сергунькой. А прошлой зимой умер.
Теперь нянчиться приходится мне. Нюрка помощница плохая.
Вернусь я из школы - она шмыг за дверь, и не жди ее до вечера.
Подруги на санках с горки катаются, а я должна дома сидеть, нянчиться и уроки учить. Поневоле станешь отличницей. Выучишь, что задали на завтра, посидишь-посидишь - выучишь на послезавтра, а потом на послепослезавтра.
Учителя хвалят, а мальчишки издеваются. Они терпеть не могут отличников. Так и зовут меня зубрилой. Один Колька со мной дружит. И тот иногда косится.
Однажды задали нам на дом трудную задачку. Колька прочитал ее и говорит:
- Такую и папа не решит.
А я шепчу ему:
- Я ее, Кольк, сделала.
Колька надул губы.
- Врешь?
- Нет, Кольк, не вру.
Колька разозлился, перевернул в задачнике две страницы и ткнул пальцем наугад.
- И эту решила?
- И эту...
Колька послюнил палец.
- Я, Кольк, весь задачник перерешала.
- Весь-весь?
- Ага.
Колька вдруг посерьезнел, поглядел на меня удивленно, отодвинулся на самый край парты.
- Зубрила, - прошипел он.
А раньше он меня так никогда не ругал.
Я заплакала. Я часто плакала. Маленькая, хиленькая - чем мне было еще защищаться.
Колька сунул мне в руку большой кусок лепешки. Он знал, что я их до страсти люблю. Сказал:
- На, не реви.
Хороший Колька. И кататься на санках с ним хорошо. Он бесстрашный. С любой горки скатится. Сядет на санки, глаза округлит, зубы сцепит.
Жи-и-и-и! Ветер в ушах свистит. Дух захватывает.
Санки перевернутся, вскочишь, и нисколечко не больно и не страшно. Радостно и весело.
Жаль, что редко мне приходится кататься с Колькой, - с Мишкой и Сергунькой нянчиться надо. Или заглянешь в кадку - воды нет. А вода далеко под горой. Ведра тяжелые. А кадка у нас большущая. "Чалишь, чалишь" эту воду - плечи онемеют.
В воскресенье не учимся. В самый бы раз покататься. Полы грязные-прегрязные. Мыть надо. А кому? Мама на ферме работала. Вставала... Я не знаю, когда мама вставала. Как бы рано я ни проснулась, она уже не спала, печку топила. А вечером приходила с работы усталая. Медленно раздевалась, садилась на лавку, отдыхала. Но только недолго. Сергунька подползет к ней и уцепится за подол, сердится, пищит. А Мишка хоть и постарше его, а тоже ничего не соображает, заберется на лавку и на руки лезет. Прямо беда с ними. А мама ничего, не обижается, прижмет их к себе, они и рады - улыбаются.
После ужина мы ложились спать, а мама сидела и что-нибудь штопала или шила. Она бережливая. Зря ничего не выбросит. Мои старенькие, коротенькие платья перешивала на Нюрку. Из Нюркиных платьишек шила Сергуньке с Мишкой рубашки. Шила и тихо напевала. И мы под ее ласковый голос быстро засыпали.
Проснешься - в печи дрова потрескивают. Мама картошку чистит. Картошка хрустит под ножом. Утро.
И когда только мама спала? Может, взрослые совсем не спят?
Колька говорит, что его мать тоже встает с петухами, а ложится за полночь.
Колька помогает ей по дому, за скотиной убирает, воду носит. Он сильный.
Вот только заболел он. Ангина. Сколько раз я ему говорила:
- Не ешь, Колька, снег.
А он не слушался, смеялся. Вспотеет, зачерпнет из синего сугроба целые пригоршни - и в рот.
Скучно без него в школе. Сядешь за парту - и поговорить не с кем.
И никто про задачки не спрашивает. И подсказывать некому. И никто рядом носом не шмыгает.
Платок у Кольки был, я знаю, голубенький с рисунком. Но Колька берег его и никогда не вынимал из кармана.
На уроке, когда контрольная, тишь в классе - в ушах звенит. Пошелохнуться боязно. Колька шмыгнет носом, вспугнет тишину, и класс сразу оживет, зашевелится.
Тоскливо без Кольки.
И чернила в его чернильнице высохли. И санки его возле дома у крыльца запорошило снегом.
Шурка с Сенькой каждый день ходили к Кольке, а я стеснялась. С мальчишками и я бы пошла, но они меня не брали. Не любили они меня. Сенька еще ничего, а Шурка... Встретит меня на улице и сразу кулаки сжимает.
Это он за то, что я отличница.
Обидно ему. Учился он плохо. Мать порола его и все мной упрекала.
- Оболтус, - ругала Шурку мать, - вымахал верзила, а ума что у телка! Погляди на Капку - соломинкой перешибешь, а голова - стеклышко светлое. На семерых на вас, дураков, хватит.
Шурка молчал. Он вообще был неразговорчивый.
- Как бык упрямый, - жаловалась на Шурку мать. - Весь в деда. Слезу не выколотишь.
Что верно, то верно. Слез от Шурки не дождешься.
Как-то осенью я сидела на завалинке, грызла семечки. Сторожила Сергуньку. Он рядом в песке играл. Колька с Шуркой около веялки вертелись. Она была прицеплена к трактору. Колькин отец вез ее в поле и заехал пообедать.
Сбоку у веялки зубчатые колесики и большущая ручка.
Колька ручку крутил. Шурка любовался зубчатыми колесиками. Крутятся они, бегут одно по другому, цепляются и бегут. Мягко так, плавно. Бегут и бегут. Веялка решетами стучит. Забавно.
Глядел Шурка, глядел и решил нарушить это слаженное движение. Взял и сунул палец между колесиками.
Хрустнул палец. Остановилась веялка. Колька в обморок упал. У меня в груди захолонуло. А Шурка хоть бы вскрикнул. Глаза вытаращил, посерел весь, зажал палец в кулак другой руки - и в больницу. И ведь не заплакал. Будто каменный. Такому все нипочем. Он ведь тоже ел снег, побольше Колькиного ел, и ничего. А Колька заболел.
Я набралась храбрости и пошла к Кольке. Одна пошла. Это мне наша учительница, Зоя Павловна, велела. Сама-то я бы не осмелилась. Мальчишки дразнить бы стали. А раз Зоя Павловна сказала - они не дразнятся.
Колька лежал как пласт. Руки раскинул. Губы потрескались. Глаза серьезные-серьезные, умные-умные. Глядит на меня и молчит. Я не выдержала и заплакала.
Я принесла ему два оладышка, масляных, горячих. Мама только что испекла. И конфетку в обертке, которую еще от праздника берегла. И все съела сама: Колька отказался. От конфетки отказался... Очень болел Колька.