— Это приводит нас к Деннисону.
— Этому дебилу? — хохотнул я. — Полагаю, ты хочешь поговорить о том времени, когда маленькая шлюшка из города заявила, что ее обрюхатили, и старик заплатил ей за аборт. — Хантер кивнул и молча ждал продолжения. — Она незваной гостьей появилась у нас на пикнике, когда мы отправились порезвиться подальше от любопытных глаз. Но я к этой красотке и пальцем не притронулся. Это Денни отволок ее в кусты, но по привычке обвинил во всем меня, да еще заплатил этой потаскушке сотню баксов за то, чтобы она подтвердила его слова.
— Насколько я понимаю, ты получил серьезный нагоняй?
Я рассмеялся и кивнул:
— К словам дед добавил палку. Неделю я провалялся в постели со всеми вытекающими из этого последствиями, и прежде чем успел оправиться, они избавились от моего песика, которого я пригрел по случаю. — Я снова засмеялся и отхлебнул из чашки.
— Неужели это настолько смешно? — нахмурился Хантер, с любопытством поглядывая на меня.
— В определенном смысле — да, — веселился я. — А спустя годы становится все смешнее и смешнее. Видишь ли, я был единственным, кто на самом деле знал эту малышку, потому что только мне время от времени удавалось вырваться в город. Девчонка эта — маленькая грязная потаскушка, фабричная проститутка, которая в свои пятнадцать лет зарабатывала на жизнь тем, что сношалась за деньги с вонючими рабочими. Она была такая же беременная, как мы с тобой, но перед ней замаячили бабосы, вот она и проделала этот трюк с Денни. А дурачок чуть не наложил в штаны со страху, ведь это был его первый раз. Та старушка, которую все считали ее матерью, на самом деле была той самой Люси Лонгстрит, что содержала бордель на Третьей улице.
— Пока ничего смешного я не вижу, Дог.
— Слушай дальше, дело-то вот в чем, — продолжил я. — Малыш Денни подцепил гонорею, да еще какую, нам и не снилось! Я с радостью наблюдал за тем, как он вис на трубах туалета в гараже и визжал от боли, пытаясь пописать. Его лечение стало семейной тайной за семью печатями. Я тоже помалкивал и получал от этого особое удовольствие.
Легкая улыбка Хантера переросла в гомерический хохот.
— А я-то все думал, что за этим стоит! Все эти поездки в общественную клинику, таинственные перешептывания с доктором. Пришлось изрядно постараться, чтобы заткнуть ему рот. Представляю, какая шумиха поднялась бы в маленьком городишке в Коннектикуте, узнай они, что мальчишка из благородной семьи, цвета нации, подхватил заразу от местной потаскухи. Полагаю, семейка и не подумала загладить перед тобой свою вину за то, что из тебя сделали козла отпущения.
— Вот тут ты дал маху, Советник. Именно тогда старик расщедрился и подарил мне новенький автомобильчик, а еще велел самому выбрать колледж, в котором мне хотелось бы учиться. Поверь, он сделал это не от большого человеколюбия.
Хантер поднял кофейную чашку и подержал ее возле губ. Поверх ободка на меня смотрели хитрые птичьи глазки, во взгляде читалась странная напряженность.
— Теперь, когда мне стала известна вся история целиком, я думаю, что этого тоже нельзя исключать. У твоего деда был свой собственный кодекс чести. Тебе же влетело ни за что ни про что, и ты вполне мог превратить его глупого племянника в городского шута, да и вообще выставить на посмешище все семейство. И был бы прав. Но ты по доброй воле решил не делать этого. Именно тогда старик и начал уважать тебя, Дог. Очень жаль, что с тех пор ты редко виделся с ним. Кто-нибудь еще в курсе?
— Ясное дело. Мать узнала перед самой смертью и нашла этот случай весьма забавным. Да и садовник, за которого твоя ненаглядная Дубро в конце концов вышла замуж, тоже был в курсе. Видишь ли, этот парень слишком хорошо знал меня, чтобы поверить в подобную чушь. Смешнее всего то, что к тому времени, когда Денни отодрал свою первую дамочку, у меня уже была их добрая дюжина. Я был далеко не девственник. У этой шалашовки не было ни малейшего шанса завалить меня, потому что я был в курсе того, какой у нее букет. Мне оставалось только подождать, пока Денни не начнет мучиться в туалете. И, скажу тебе честно, ожидание это было очень приятным.
Я замолчал, терпеливо ожидая, пока Лейланд Хантер допьет свой кофе и поставит чашку на стол.
— Насколько я понял из всего вышесказанного, твое возвращение не имеет никакого отношения к личной вендетте? — подытожил он.
— Все, что мне надо, — это мои десять кусков, — повторил я как попугай. — Конечно, если я сумею сдать зачет по морали и этике.
— Сам ведь знаешь, что тебе вряд ли это удастся.
— Да уж. Но если есть экзамен для меня, то ведь и для других тоже должен быть, так ведь?
— Весьма тонко подмечено. Но их жизни всегда были у всех на виду, каждый их шаг контролировался. У них у всех есть доказательства невиновности с момента рождения вплоть до сегодняшнего дня, так что твои родственнички легко пройдут этот тест.
Я положил на стол пятидолларовую бумажку и поднялся.
— Хантер, друг мой, ты мне в дедушки годишься, но тебе многому надо бы поучиться. Каждому есть что скрывать.
— Даже тебе, Дог?
— Даже я зарыл свою косточку в землю, — улыбнулся я. — И глубоко зарыл.
— И никому не удастся откопать ее?
— Сначала им придется сразиться со мной.
— И все из-за каких-то десяти тысяч?
Я пожал плечами и закурил.
Мы не спеша прошлись по городу и вернулись к Хантеру в небоскреб на Тридцать четвертой улице. Пока мы проходили по холлу и ехали в лифте, народ косился на нас и старался обойти стороной. Некоторые бросали презрительные взгляды, но были и такие, кто многозначительно улыбался и подмигивал. Лейланд Хантер никогда не надевал один и тот же костюм дважды в месяц, и вот он является весь помятый и растрепанный, со счастливой улыбкой на лице и в компании какого-то оборванца. У окружающих не оставалось ни малейших сомнений в том, где мы были и чем занимались. Девушка-секретарь вытаращила глаза, сняла очки, неловко уронила их и попыталась скрыть свое смущение за вымученным «доброе утро». И когда мы снова оказались в его кабинете, старик тихонько заржал:
— Она и не подозревает, что у меня есть то, что ей нужно.
— Черт подери, старина, я вовсе не хотел превращать тебя в грязного распутника.
— А ты и не превратил. Я всю жизнь им был, только вот все не выпадало случая потренироваться и усовершенствовать свое искусство.
— Ну, это никогда не поздно, — поддержал его я.
Глаза Хантера заблестели, и он поудобнее устроился в своем кресле за огромным письменным столом.
— Неплохо сказано, Дог! Брошу-ка я, пожалуй, всякую благотворительность, и всю свою прибыль направлю в руки, которые действительно распорядятся моими бабками как надо. Кстати... как ее зовут?
— Шарман.
— Премиленькое создание. Понадобится ли мне э-э-э... твое поручительство, чтобы встретиться с ней еще разок?
Я растянул губы в улыбке, и он ухмыльнулся в ответ.
— Выкладывай, что там у тебя на уме, Советник?
Лейланд Хантер откинулся назад, затянул потуже галстук и придал лицу привычное деловое выражение.
— Знаешь ли ты, как часто я пытался выяснить твое местонахождение, Дог?
— Не-а.
— По крайней мере, раз в год, — ответил он.
— И чего ты так волновался?
— Потому что на мне висели кое-какие деловые поручения, и я собирался выполнить свои обязательства. А ты не облегчил мне дела. Комиссовался в Европе и тут же исчез из поля зрения. Будто растворился. Я хватался за все мыслимые и немыслимые возможности, тянул за каждую ниточку, но все они вели в никуда, и, скажу откровенно, Дог, я уже начал было думать, что тебе пришел конец. И неудивительно. Да сколько таких случаев, когда и разведка, и Интерпол разыскивали парней, которым после увольнения армия отвалила немало деньжищ, и их находили с дырой в башке или не находили вообще.
— У меня подобных проблем никогда не было.
— Почему, Дог?
— Советник, — сказал я, — здесь мне ничего не светило. Зачем было возвращаться, если дома меня ждали только перемены к худшему? Когда я уехал, мне было двадцать. И двадцать четыре, когда уволился. Хотелось повидать мир и делать то, что нравится, и чтобы семейка Баррин не дышала мне в затылок. Только не говори, что они не были до смерти рады моему решению. Конечно, я был для них просто скелетом в шкафу, но дома я слишком громко гремел костями. Моим милым родственничкам очень не хотелось, чтобы кто-то напоминал им о грехопадении моей матери и о ее беспутном поведении, которое по великим моральным стандартам могущественного клана считалось несмываемым позором. Это семейство было для меня как чирей на заднице, и я с радостью ухватился за возможность избавиться от них. Со смертью матери исчезло последнее связующее звено, и дог окончательно сорвался с привязи. — Я остановился, вытянул из пачки очередную сигарету и прикурил ее. — Странно, но я немного скучаю по старику. Дед был в таком возрасте, что мое дурацкое поведение доводило его до истерики. Я подтрунивал над ним, а он всегда попадался на крючок.