— Прекрасно. Любовь и мир, — Морра что-то зачеркнула, и нарисовала стрелочку, перенося чье-то имя на другой день. Постучала карандашом по белым зубкам, и уставилась на него тем самым жутким взглядом, который Аид боялся и нетерпел. — Что ты хочешь конкретно знать? Хочешь спросить — спрашивай. Или не мешай.
— Ты простила Тома, что он, ну…
— Нет.
— Тогда почему ты не уходишь?
— Не хочу.
— Тебе нравится видеть, что он все еще переживает?
— Нет.
— А с нами почему ты стала так строга? Я все еще твой друг, и люблю тебя.
— Ох, — она откинулась на стуле и перечеркнув весь лист, смяла его, — Любишь, говоришь? Настолько сильно, что покрыл Тома в его насилии, потому что однажды, чуть не поступил так же? Или настолько сильно, что не хочешь признать, что ошибся в нем, как в личности, продолжая играть в дружбу? Или настолько сильно, что ты допускаешь потребительское отношение к женщинам в целом? Ну, что смотришь, какой из вариантов верный?
Водопад вопросов озадачил мужчину, и единственное, что он смог — растерянно прошептать:
— Прости меня…
Свою дружбу с Томом великан лживой не считал, и совершенно не играл. Он трепетно ценил их общение, и невзирая на проступок друга, простил его. Для него важным приоритетом стало горячее желание узнать однажды, что Морра тоже простила Тома. Он прекрасно понимал, что не сейчас, но теплился надеждой, вопреки происходящему. Аид находил в их отношениях нечто совершенно неуловимое, и никак не мог понять что именно.
— За что? За то, что ты ничего не сделал и был сильнее, чем твой член? Прощаю, так и быть. А Тому пока не повезло, — она снова приподняла бровь и уголок рта, вернув внимание в бумаги.
— Я… — он не ожидал, что подруга вспомнит случай перед днем рождения Вербера, и почувствовал себя страшно виноватым перед ней. — Я никогда не думал, что это так…
— Я тоже, представляешь? — Морра потянула руку к его портсигару, и великан хотел ее остановить, но понял, что лучше не стоит. — А хочешь, расскажу, что я чувствовала?
Аид замотал головой, отрицательно, требовательно, чтобы она ничего не говорила, но Морре было уже безразлично. Она закурила, и что-то рисуя на уголке листа, размеренно и злостно зашипела:
— Я чувствовала, как земля забивается мне в нос. Чувствовала, какая она на вкус: отдает гнилью и горечью. Ощущала песок на зубах и языке. Я задыхалась, Аид. Чувствовала, как Том ненавидит меня за то, чего я даже не совершала. Я ничего не могла сделать, да и не хотела, потому что знала — он убил бы меня там, в тот же момент, начни я сопротивляться. А знаешь каково теперь смотреть на него каждый день? Такого виноватого, как будто он нагадил мимо туалета, такого несчастного страдальца, мученика? Что молчишь, почему не защищаешь его? Я же просто сбежала. Я же ненормальная. Самодурша же, да? Так ты всем представил случившееся? Мне же ни с того, ни с сего взбрело в голову, и я удрала от любящего мужа в неизвестном направлении. Подставила друзей, которые оказались вынуждены искать меня в ночи. Подставила своего Высшего, который теперь не может ко мне прийти, когда я захочу. Я же дрянь? Несносная и невыносимая дура, да? И нет, меня не беспокоит, что другие теперь думают о нем, или обо мне, и никогда не будет беспокоить, поверь. Меня забавляет сама ситуация. Забавляет до дрожи, до трепета моей несчастной душонки. И больше скажу тебе, меня забавляет то, как вы втроем до сих пор с этим бегаете вокруг меня. Морра, что случилось? Морра, как дела? Морра, как Том? Морра, почему ты не улыбаешься? Морра, Морра, Морра… Я сто семьдесят лет уже Морра. И ничего. Что ты смотришь на меня так? Жалко? А мне вот нет. Я нашла в себе силы через это перешагнуть. И скажу тебе больше: я смотрю на него по утрам, как он чистит зубы; как раздевается перед сном, когда думает, что я не смотрю, и вижу того человека, которого до сих пор люблю. И я так хочу, чтобы он тоже перестал из себя строить великомученика, перестал смотреть на меня виновато. Понимаешь? Я до сих пор люблю его, и никак не могу убедить себя в обратном. Я даже готова сама оправдать его иногда. Мол, сама виновата, почему не рассказала ему о том, что меня так беспокоило? Сама виновата, что начала ему дерзить, сама виновата, что не разглядела того упыря, с которым жила рядом. А теперь разглядела. И осталась с ним. Больше тебе хочу сказать — останусь впредь, чтобы не случилось теперь между нами. Он только мой. Ничей больше. Никакая потаскушка, наподобие Ивис, не сможет отнять его у меня. Больше никогда не будет беготни и метаний, так как я нашла в себе силы принять его, нашла в себе силы принять себя, и когда-нибудь я снова смогу без отвращения обнять его. Думаешь отвращение к нему? Да к себе, это ведь так очевидно! Мне противно от самой себя, что так поступаю. Но по-другому больше в моей жизни никогда уже больше не будет. Хотя, я еще не до конца все переварила… но ничего, я никуда не спешу. И ничего не боюсь. Страшное со мной уже случилось, и я словно освободилась от чего-то… Я бы даже сказала, что я легко отделалась. А знаешь, что еще очень меня радует? Радует опыт! Представляешь? Я теперь знаю, что нельзя так миленько и наивненько всем вокруг доверять. Ну? Что молчишь-то? Язык проглотил? Так вот, взрослый дядя, совет тебе от несносной соплячки: не задавай вопросов, на которые не готов услышать ответ.