Вскоре на бензоколонку легла большая тень от большой машины. Звякнул колокольчик, и в кафе зашел высокий усталый человек в черной дутой куртке и черной вязаной шапочке, по-таджикски высоко поднятой над бай-хуэем.
– Два кофе сделай мне. – Шмыгнув носом, кинул продавщице несколько мятых купюр, осмотрелся и неожиданно зацепил взглядом Германа.
Третьяковский поздно отвел глаза, что-то уже было закинуто в него этими красноватыми щел ками. Нет, таджиком вошедший не был, просто болезненно щурился, что напомнило Герману его самого.
– Капучино, эспрессо, американо?
– Самое дешевое.
– Нескафе растворимый.
– Давай. И пару булочек с яблоками. И сигареты.
Получив два стаканчика, пакетики, сахар и булки, дальнобойщик огляделся, как будто ища столик. Герман чувствовал, что на него все еще смотрят, однако ничем этого не выдал.
– Можно?
Пророк пожал плечами, кивнул, придвинул к себе недоеденный пекан. Вокруг было еще, как минимум, пять высоких круглых столов и, соответственно, штук пятнадцать приделанных к полу вертящихся барных стульев.
– Иван, – кивнул водила и протянул лапу с большими грязными ногтями.
– Герман.
– Извините, если что.
– Да нет, все нормально.
Иван пощелкал по пакету с кофе, высыпал содержимое в пластиковый стаканчик, затем сыпанул сахару и лишь после этого спросил продавщицу:
– А горячая вода где у тебя?
Та показала на термос. Он залил в один из стаканов, вернулся. Вгрызся в пирожок, махнув сразу половину, и с шумом втянул разбавленную гранулами горячую воду.
– Поговорить вообще не с кем, – улыбнулся, крупно и часто моргая своими побитыми бессонницей глазами. – А ты, я вижу, человек хороший, спокойный…
Герман застенчиво улыбнулся:
– Можно и так сказать.
Меньше всего с утра он планировал разговориться за жизнь с представителем lower / upper lower class.
– Женат, нет?
Герман снова кивнул.
– А я вот был женат. Так от жены уехал. Теперь свободный человек.
Ваня махнул вторую половину пирожка. Помешал кофе.
– От баб, от всего почти. Езжу себе.
– У меня похожая ситуация. – Герман кашлянул и надломил пекан.
Взяв в руку приятный бумажный стаканчик с капучино, он моргнул дальнобойщику, который, в свою очередь, осторожно чокнулся с ним своим пластиковым.
– Сейчас никуда не тороплюсь, – продолжал Иван, а затем вдруг добавил: – Баба-то со мной.
Герман словно бы удивился, как бы клюнув на эту удочку:
– Вы ж говорили, что у вас уже никаких баб нет?
– Есть, значит, одна – в машине.
Ваня уперся локтями в стол, поковырял пальцем в зубах, слизнул, заметно загрустил, положив подбородок на поставленные башенкой кулаки, уставился на стекло. Герман тоже примолк, разглядывая абсолютно явно пустую кабину.
– Анючка зовут. Не знаю, кому сбагрить, – произнес водитель и по-щенячьи глянул на Германа. – Девка лет тринадцати. Не нужна тебе?
– Нет. – Герман помотал головой и опять на всякий случай растянул рот.
Иван еще посидел. Взял стаканчик кофе, щелкнул по пакету, бросил сахар, наполнил горячей водой, забрал в салфетки булочку.
– Ей, – зачем-то объяснил он.
Герман хотел было дать ему краба, но Иван дернул плечом, показав, не надо, да и руки заняты. Двинулся к двери, снова звякнул колокольчиком и уже с порога, громко хохотнув, крикнул:
– Дак я б тебе и не уступил ее, ты чего!
Через минуту его машины уже не было, не было и охотников на уток. На Германа снова вовсю светило солнце. Продавщица подняла журнал «Семь дней» и присела в свой уголок.
«Дочку он продает, что ли? – думал Пророк. – Россия, Россия… Встречи на дороге».
Автоматически взяв порванный пакет, оставленный Иваном, прочитал текст:
«Нескафе Классик – Проснись для новой жизни». Елки. Это ж его, Третьяковского, слоган!
Герман вспомнил самое начало работы в ASAP. Бриф на низкий ценовой сегмент, описание аудитории. Рабочий класс, семейные люди с традиционными ценностями. Нескафе тогда пыталось прочно занять территорию утра. Стратеги нашли инсайт – каждое утро трудящиеся планируют изменить жизнь к лучшему, питаются надеждой. За глотком кофе, обозревая в окно наступающий безрадостный день, они думают о том, что у них все еще есть шанс что-то исправить. Старший копирайтер должен был попасть в эту точку, в нервный центр, нанести мастерский укол обезболивающим.
«Чем ты отличаешься от них теперь? – спрашивал он себя. – Возможно, этот незнакомец, наивный, простой, еще спящий в утробе матери-природы, почувствовал, что перед ним Пророк, попытался исповедоваться, на деле проснуться для жизни. Может быть, он доверчиво вручил тебе самое ценное – дочь свою. И, кто знает, возможно, Иван станет по правую руку от Германа там, где есть только солнечный свет и объятия друзей в резной беседке. Блаженны нищие духом. Если все, конечно, удачно сложится».