в танцующих совершенно по-разному людях;
в занимающейся йогой, как в последний раз в жизни, Катрин;
в азиатском лице женщины с низко натянутой шапкой Calvin Klein Jeans, случайно встреченной в метро, особенно в ее синтетическом мехе;
в шраме Жульетты и челке Димы;
в эспаньолке Магнитского и бумажной короне, подаренной им Сергею;
в веснушках Роджера, который задумчиво смотрит на крыльцо из окна своего кабинета ранней осенью;
в далеком гуле, похожем на длинную ноту, раздающемся посреди суеты обычного дня;
в том, как Надя доверчиво приоткрыла рот, наконец-то раздавленная сном, и в предположении: что будет, если разбудить ее поцелуем? – и в круглой лампе-тарелке, висевшей у него дома.
Только Герман мог все это прочитать, перевести, развернуть и раскатать до бесконечности. Тому, кто направлял послания на его адрес, Пророк дал имя «Великий Отец», просто потому что это было самое личное из всех известных ему обращений.
Сначала Третьяковскому казалось, что он сможет использовать все это для будущего романа.
Возможно, послания, видения и откровения были дверьми, через которые Герману предстояло вернуться к Великому Отцу?
Он просто хотел за все это как-то отплатить.
К середине полета Третьяковский решил пройтись в хвостовой туалет – Надя все еще спала, нужно было почувствовать себя среди людей. Перед кабинкой стояла девушка в косухе из Zю. Она была настроена насмешливо:
– В бизнес-классе летите?
Герман кивнул.
– А чего вы сюда пришли? У вас же свой туалет…
Вульгарно и громко засмеялась, увидев, как он шарит глазами по салону, ища ответ.
– У нас там занято.
– Понятно. А вы, случайно, не в банке работа ете?
– Нет.
– Просто… вы мне одного моего знакомого напоминаете. Мы с ним переспали в отеле на час. Мне плохо стало, а он сбежал. Представляете?
Герман огляделся по сторонам. На задних сиденьях все спали, никто не мог их слышать.
– Мне очень жаль, – сказал он, – что я на него похож.
– Да, ладно. Вы бы тоже сбежали… Алиса, – представилась бойкая особа.
– Герман.
Она поправила воротничок его гавайской рубашки и сняла пылинку с писательского кардигана:
– Хотите в туалет вместе зайдем?
Третьяковский смерил ее холодным взглядом инквизитора. Это было совершенно непроизвольно.
– Я с девушкой.
– Ах, с девушкой. Ну, ладно.
Дверь уже открылась, показался дайвер – краснота с шеи перебралась на жабры. Он тяжело дышал и водил мутными глазами – одутловатый бычок, плывущий среди экзотических рифов. Поглядел на девушку, дыхнув винным жаром, – видно, слышал их разговор. Потом воинственно протиснулся через Германа. Алиса между тем уже скользнула за дверь.
– Постойте, – очнулся Третьяковский, но было поздно: момент упущен – occupied.
Темный теплый воздух выдохнул в лицо из раскрывшихся дверей аэропорта Даболим. Они прилетели на Гоа в 2:30 ночи – восьмичасовой перелет плюс два с половиной часовая разница.
– Чувствуешь запахи? Как я тебе завидую, Гермашечка, что ты тут первый раз.
Надю, как мухи сахар, облепили маленькие индусы.
– Кэн ай хэлп ю.
– Ю нид самсинг?
– Такси?
– Ноу, ноу. Вы ар лоукал.
Здесь ее белый костюм выглядел крайне уместно – одежда плантатора, которую так выгодно оттеняют темные пятна местного населения. Она катила кейс, ни на кого не глядя, набирая чей-то номер на своем позолоченном Vertu.
– Конечно, Баблу ни хрена не приехал. – Недовольно, но без злобы цокнула. – Они тут все такие. Дети, честное слово.
Герман огляделся. В воздухе действительно густо пахло чем-то маслянистым и незнакомым. Кожа стала влажной, но дышать было легко. Повсюду расхаживали деловые темнокожие граждане, похожие на обуглившихся жителей Геленджика.
В Геленджик они почему-то ездили с Катрин в свое первое путешествие. Ей показалось, что это будет как в песне про замечательного мужика, которую она бесконечно напевала. Герман вспомнил вид на горы из их номера, прозрачный тюль и старое желтое хлопчатобумажное покрывало с коричневым узором из дубовых листьев. Катрин, вдруг превратившись из деревенской простушки в столичную штучку, издевалась над всем вокруг: совковый санаторий, облупившиеся памятники, шашлычники, с которыми она фотографировалась. Герман изнывал, придавленный тоской, жаловался на жару и забитый пляж, жалел, что они не на Гоа, которое как раз становилось культовым местом. То были редкие моменты безмятежного счастья.
– Хэллоу, Баблу, – громко и с наслаждением комкая английский, выговорила Надя. – Вэар ар ю? Ви ар ин аэропорт. О’кей. – Она иронично закатила глаза. – Ноу проблем. – Нажала отбой и выразительно посмотрела на Германа: – Что и требовалось доказать. Вместо Баблу будет его брат. У Баблу машина сломалась.