- Капсулы решают проблему наилучшим образом. Нет никакой естественной среды за пределами персонального мирка, принадлежащего индивиду и создаваемого исключительно для него. Нет ни природных, ни коммуникационных барьеров - капсулы, обмениваясь информацией, соединяют двоих, троих, многих, передавая рассказ, сообщение, призыв другого в понятной и комфортной форме.
Профессор хлопает ладонями по столу. Его лицо сияет светом непоколебимой убежденности в правоте и праведности его слов.
- Ни эллина, ни римлянина, ни иудея! Всякий - только разумный индивид, равный другому. Всякий - доступен, близок, открыт, и одновременно - абсолютно защищен и безопасен. Агрессия не достигает цели. Рука дружбы принимается с благодарностью. Это ли не золотой век?
- Профанация, - возражаю я, - Капсула создает иллюзию взаимопонимания, которого на деле нет. Эти существа как были разными, так и останутся.
Рассел кивает и улыбается. И тут же с той же улыбкой мотает головой.
- Да. И нет. Вы забыли одно из главных свойств разума - развитие. Тысячи лет в капсульном социуме не проходят бесследно. Октапод, воспитанный гуманоидом - уже не совсем октапод. Мыслящие деревья, не выросшие в грунте родной планеты в сотом поколении - уже вовсе не мыслящие деревья. Унифицированная искусственная среда заменяет естественную.
Профессор поднимается из кресла. Практически возносится над ним. Лик его ужасен-прекрасен.
- В отрыве от естественной среды каждый перестает быть собой, теряет свою самость, чтобы слиться с остальными в единое целое! Разум избавляется от диктата косной материи! И однажды!...
Гностик хренов, думаю я без особых эмоций.
- И однажды, - заканчивает Рассел, - всем и впрямь станет всё равно, кто находится в капселе. И тому, кто внутри нее, и тем, кто снаружи. Дышащий ли там сероводородом арахноид, живородящий ли кремниевый блеммий...
- Или вовсе никого, - перебиваю я тем же тоном.
Рассел приподнимает бровь.
- В каком смысле?
- Никто, nihil, zero, - говорю я, сузив глаза, - Если никому нет дела до того, кто в капсуле, то какая разница, есть ли там кто-то, вообще? Ну, профессор, сделайте следующий логический шаг. От сообщества мыслящих вещей в себе, об истинном облике, языке, мысля и чувствах достоверно никто кроме его капсулы не знает, к 'обществу' пустых капсул, 'коммуницирующих' друг с другом. Если капсула заменяет - и отменяет для подопечного -язык, культуру, внешнее взаимодействие, то скоро она заменит и отменит сам разум. Внутри мудрых совершенных нянек будут спать пожизненным сном разума биологическое объекты, утратившие сознание и смысл существования. А через несколько поколений капсула просто упразднит лишнюю деталь за ненадобностью. Разве это не естественное продолжение того пути, по которому вы идете?
Профессор застывает с открытым ртом... и неожиданно легко соглашается.
- Может быть.
Моя очередь оторопеть. Будто ударил в кирпичную стенку и рука не встретила сопротивления.
- Но как можно так просто об этом говорить?
Рассел пожимает плечами.
- А какая разница, если этот путь - единственный?
***
Интермедия заканчивается.
Рассел улыбается.
- Друг мой, я Вас не узнаю. Откуда этот расизм?
Всплескивает руками. Ирония в голосе и жестах - как капля дорогой приправы к хорошему блюду. Каждый разговор со мной для него - еще одна возможность отточить мастерство человеческого общения. Истинный энтузиаст.
- Ну, существо другого вида, так что же? - по-профессорски степенно вопрошает Рассел, удивленно вздымая густые англосаксонские брови, - Я же помню, как у Вас не один раз вырывалось - о Вашем с Кати родстве душ, общих интересах, глубоком понимании друг друга. Неужели этого мало?
Я медленно прохожу мимо шкафов, скользя взглядом по рядам фолиантов.
- Да нет никакого понимания, - мои слова шуршат будто сыплется песок, - Я даже языка её не знаю.
Беру в руки альбом. Открываю на иллюстрации с Цезарем Борджиа во главе Тайной вечери.
Выпускаю книгу из рук. Она шлепается на стол раскрытыми страницами вниз.
- Ставлю мешок золота - я бы даже не смог на нем слова произнести. Это птичий клёкот в лучшем случае или жабий свист. В худшем - какие-нибудь пахучие выделения.
Я сжимаю другую книгу пальцами, на мгновение задумываюсь, сметаю с полки весь ряд и вижу за ними черноту и вспышку света. Фолианты ссыпаются на пол в неряшливую горку. Становлюсь на корточки, беру один, открываю. Упираюсь в строгий взгляд седобородого зануды Кальвина.
- Сколько у нее конечностей - восемь, десять? А почему я, вообще, решил, что число - четное?
Верчу в руках светильник со стола, провод натягивается как якорный трос.
- С чего я взял, что они у нее, вообще есть?
- А какая разница, если на Соледад вы можете быть вместе, не думая об этом?
- Да потому что ваши капсулы не совместимы с человеческой природой! На Новой Земле воссозданное человечество не будет рассажено по непроницаемым клеткам. Мы будем свободны!
- А что хорошего в этой свободе, если Вы не можете в нее взять самое близкое существо? Сколько бы конечностей у него не было?
Рассел невозмутим, наблюдает за мной с терпеливым любопытством.
- Да не в конечностях дело! - бросаю я ему с досадой, - Главное, что всё это время со мной говорила не она! Не оно, - поправляюсь я зачем-то.