– Что в зале – нет никого? – спрашиваю её.
– Не-а, – говорит.
– Ну иди тогда салфетки разложи.
Исчезла, но больно тихо за стенкой – стоит уши греет.
– Морали мне читать будешь?
Никогда такой Бабочку не видел: губы сжаты в тонкую линию, глаза сощурены, набычилась. Молодая девчонка совсем – сколько ей? семнадцать? – а уже вижу хамовитую тётку, которая из неё лезет. Может и во мне сидит злобный ядовитый старик, смотрит из моих глаз и только и ждёт момента, чтобы выбраться наружу? Мотаю головой, отгоняя дурные мысли:
– Нафиг надо.
– Типа ты не обсчитываешь?
– Обсчитываю, бывает. Знаешь, когда чел часами льёт мне в уши про свою конченную жизнь, я могу приписать ему пару бокалов, с него не убудет.
Психологи за такие сеансы берут дороже. А то, что сделала ты – тупо нереально.
Бабочка больше не жжёт меня глазами, она смотрит на бредущих мимо туристов – бледных сегодняшних, вчерашних, как перезревшая хурма в расползающейся кожице, двухнедельных, цвета старой шоколадной плитки, буро-фиолетовой с проседью.
– Они всё равно тут все деньги спустят. Почему мне не забрать немножко?
Я молчу.
– Ненавижу!
И впрямь ненавидит. Губы трясутся как после встречи с мясником, глазащёлочки – чёрные щёлочки, злобные – и лицо постарело, осунулось.
– Вижу, синдромом ёлочной игрушки накрыло.
– Чем?
Она удивлённо посмотрела на меня, и ненадолго, на пару секунд, злобная жадная тётка исчезла, выглянула девочка-бабочка.
– Издержки жизни на курорте. Сезон начался – достали тебя из коробки туристов радовать. Закончится – обратно положат, до следующего сезона, и вспоминать не будут.
– И чё делать?
– Да ничё! Виси и радуйся.
– Не хочу! Хочу, как они.
Мимо, плотоядно улыбаясь Бабочке, прошёл усатый дедок, его злобными тычками гнала шипящая тётка, похожая на сдувающийся аэростат.
– Правда, что ли? – Я проводил их взглядом. – Работай иди – они к нам заворачивают. И не вздумай со счётом химичить. Эта с калькулятором считать будет.
Я полностью рассчитался с хозяином и был готов уйти. Костя сдержал слово и сохранил за мной место, но пришлось выйти ещё на одну ночь, пока не привезли замену. Оказалось, не зря. Под утро, когда затихают даже цикады, к бару подкатил сверкающий кабриолет со столичными номерами. Из него выбрались трое парней, на каждом шмота больше, чем, на лям. Бабочка в это время в соседний бар бегала за топпингом.
Тот, что был за рулём – классический скуластый красавчик-блондин – вдруг легко подхватил её на руки и закружил. Бабочка взвизгнула и, хохоча, заколотила его свободной рукой по плечу. Он поставил её на землю, но моя официантка уйти не спешила. Парень, высокий, мускулистый, нависал над ней, и она стояла, задрав к нему личико, и даже из-за стойки я видел, как сияют её глаза. А ещё видел, как, пихая друг друга в плечо, стоят чуть поодаль два его друга и о чём-то перешёптываются.
Бабочка забежала в бар, парни остались снаружи. Она подошла ко мне и, глядя умоляющими глазами, попросила:
– Можно я на полчасика уйду? Пожалуйста-пожалуйста!
– Зачем?
– Мальчики меня пообещали на машине прокатить. Я только тут, по пляжу, проедусь, и сразу вернусь! Ну пожалуйста!
Наверное, я циничный и прожжёный, а, может, просто опытный, и тоже катал так девчонок, хоть и не на такой крутой тачке. Просто у Бабочки такого опыта нет. Она смотрит на меня глазами, в которых нет ни капли понимания, куда и зачем повезут её эти три принца на белом спорткаре, и я просто отвечаю: "Нет".
Выслушал о том, что она никогда не ездила на кабриолете, о том, что Марик хороший, и у него такая милая улыбка, о том, что с ней ничего не случится, о том, что я ей не папа и не мама. На это я смог ответить:
– Не папа и не мама. Я тебе бармен, старший смены, первый после хозяина.
После смены – хоть укатайся. Сейчас – работать!
– Так нету ж никого!
Этот Марик подходит ко мне, облокачивается о стойку.
– Чел, не душни! Отпусти девчонку, – говорит он мне и улыбается.
Странно, но ничего милого я в его улыбке не вижу. Это улыбка обжоры, который занёс ложечку и готовится погрузить её в нежную мякоть тортика.
Может и ладно, мне какое дело, вот только у входа ещё два таких же сладкоежки дурачатся, ногами машут, у них тоже ложечки, им тоже хочется тортика.
– Отпусти красавицу, покатаем и вернём.
На слове «покатаем» парень, ухмыляясь, ткнул языком в щеку изнутри.
Бабочка смотрит на него восхищёнными глазами, она ту щёку не видит. Один из его друзей у входа заехал второму ногой в ухо, схватил за шею, притянул к себе, по спине хлопает. Слышу: "Брат, прости!". Они ж как братья, а у братьев все общее.