Наплыв, как выражаются в кино; несколько месяцев спустя. Конни больше не может спать со мной. И почему же? Я сам навлек на себя эту беду, как протагонист в греческой трагедии. Наш секс стал мало-помалу портиться довольно давно.
- Что случилось? - спрашивал я. - Я что-то делаю не так?
- Господи, нет, ты ни в чем не виноват. Черт!
- Ну что? Скажи мне.
- Просто я не настроена, - отвечала она. - Может быть, нам не следует каждую ночь?
"Каждая ночь" на самом деле случалась лишь несколько раз в неделю, а вскоре и того реже.
- Я не могу, - виновато говорила Конни, когда я пытался проявить инициативу. - У меня сейчас трудный период.
- Какой трудный период? - с подозрением спрашивал я. - У тебя кто-то есть?
- Конечно нет.
- Ты меня любишь?
- Да. К сожалению.
- Так в чем же дело? Что случилось? И лучше не становится, становится только хуже.
- Я не могу спать с тобой, - наконец призналась Конни однажды ночью. - Ты напоминаешь мне моего брата.
- Что?
- Ты напоминаешь мне Дэнни. Не спрашивай почему.
- Твоего брата? Ты шутишь, что ли?
- Нет.
- Но ему же двадцать три года, он блондин, он чистокровный американец, он служит в юридической конторе у вашего отца - чем я его напоминаю?
- У меня чувство, что я ложусь в постель с собственным братом. - Она заплакала.
- Хорошо, хорошо, не надо плакать. Что-нибудь придумаем. Я только приму аспирин и лягу. Как-то неважно себя чувствую.
Сжимая пульсирующие виски, я изображал полное недоумение, но, конечно, было ясно: Конни ощутила во мне что-то братское из-за наших близких отношений с Эмили. Судьба принялась за сведение счетов. Я был обречен на танталовы муки: стройное, загорелое тело Конни лежало в десяти сантиметрах, но стоило протянуть руку, как классическое идиотское "Эй" останавливало меня. В необъяснимом распределении ролей (что так типично для наших душевных драм) мне неожиданно досталась роль брата героини.
Следующие месяцы ознаменовались разнообразными фазами мучений. Сначала пытка воздержанием. Затем признание самим себе, что положение не улучшается. При том мои старания быть чутким и терпеливым. Я вспоминал, как однажды в колледже потерпел неудачу с хорошенькой однокурсницей исключительно потому, что какой-то поворот ее головы вдруг напомнил мне тетю Ривку. Та девушка была гораздо симпатичнее тетки из моего детства, похожей на белку, но мысль, что я буду заниматься любовью с маминой сестрой, бесповоротно погубила свидание. Я понимал, каково Конни, но сексуальная неудовлетворенность накапливалась во мне и искала выхода. Через какое-то время я уже не мог удержаться от язвительных замечаний, а чуть позже - от острого желания спалить дом дотла. И все-таки старался держать себя в руках, пытаясь выбраться из бури безрассудства и сохранить наши, в остальном хорошие, отношения с Конни. Мой совет сходить к психоаналитику наткнулся на глухую стену, ибо не было ничего более чуждого ее коннектикутскому воспитанию, чем выдумки венских евреев.
- Спи с другими. Что я могу еще предложить? - посоветовала она.
- Я не хочу спать с другими. Я люблю тебя.
- И я тебя люблю. Ты же знаешь. Но я не могу ложиться с тобой в постель.
Я в самом деле был не из тех, кто норовит переспать с каждой встречной, и, если не считать несостоявшегося приключения с Эмили, ни разу не изменял Конни. Конечно, меня посещали естественные фантазии о всяких случайных женщинах - о какой-нибудь актрисе, или стюардессе, или глазастой старшекласснице, - но никогда бы я не изменил любимой. И не потому, что не было случая. Попадались женщины весьма настойчивые, даже агрессивные - но я был предан Конни. Тем более в дни тяжких испытаний ее импотенцией. Разумеется, мне приходило в голову снова взяться за Эмили, с которой мы по-прежнему виделись то втроем с Конни, то наедине - невинные дружеские встречи, - но я понимал, что, разворошив угли, которые с таким трудом сумел погасить, сделаю несчастными всех.
При этом я не скажу, что Конни оставалась мне верна. Нет, как ни печально, по крайней мере несколько раз она попадалась в коварные вражеские силки и втайне от меня делила ложе с актерами. Да и с драматургами тоже.
- Ну что ты от меня хочешь услышать? - плакала она, когда однажды к трем часам ночи я заставил ее запутаться в противоречивых алиби. - Я делаю это, только чтобы убедиться, что я не какая-то извращенка. Что я в состоянии спать с мужчиной.
- С любым, кроме меня! - Я был взбешен такой несправедливостью.
- Да. Ты напоминаешь мне моего брата.
- Я не хочу больше слушать эту чушь.
- Я же сказала тебе - спи с другими.
- Я старался не делать этого, но похоже - придется.
- Пожалуйста. Начинай. Это какое-то проклятье! - Она зарыдала.
Это и в самом деле было проклятье. Ну а что же еще, если двое любят друг друга, но вынуждены расстаться из-за почти комического недоразумения? Совершенно ясно, что я сам навлек на себя эту кару, сблизившись с матерью Конни. Наверное, это расплата за уверенность, что я смогу соблазнить Эмили Чейзен и переспать с ней, нагулявшись с ее дочерью. Грех гордыни, судя по всему. Я, Харольд Коэн, уличен в гордыне. Я, никогда не ставивший себя выше грызуна, приговорен за самонадеянность. Непостижимо.
И все-таки мы расстались. Превозмогая боль, мы остались друзьями и пошли каждый своим путем. Правда, нас разделяло всего десять домов и мы ежедневно разговаривали по телефону, но прежние отношения кончились. И вот тогда, только тогда я стал понимать, как же на самом деле я любил Конни. Сполохи отчаянья и страсти разрывали Прустову мглу душевной муки, в которой я жил. Я вспоминал заветные мгновенья нашего счастья, наши бесподобные любовные игры и плакал в одиночестве посреди огромной пустой квартиры. Я попробовал было встречаться с женщинами, но оставался безнадежно холоден. Юные поклонницы и секретарши, потянувшиеся караваном через мою спальню, только опустошили меня; это было еще хуже, чем одинокий вечер с хорошей книгой. Мир утратил свежесть и перспективу - так, мерзкое сумрачное местечко. Пока однажды я не узнал потрясающую новость: мать Конни ушла от мужа, и они разводятся. Ну надо же, думал я, а сердце мое впервые за долгое время билось быстрей обычного, мои старики воюют, как Монтекки и Капулетти, и прожили вместе всю жизнь. Предки Конни потягивают мартини и нежно обнимаются, а потом - бац - подают на развод.