— Посмотри, не утонула она там?
Среди прибрежных камышей еще с утра томилась емкость с прозрачной как слеза влагой. Подкинув бутылку в воздух, Чалый ловко поймал ее за своей спиной:
— Жива, родимая.
Вытащили хлеб, нарезали сало, и, плеснув под жабры, принялись хлебать уху — настоящую тройную, деревянными ложками, до отвалу. Тем временем, ненадолго высветив на глади озера багровую дорожку, солнце исчезло за горизонтом. Совершенно незаметно опустилась августовская ночь. Где-то неподалеку заухал филин, в камышах громко отозвались лягушки. Придвинувшись поближе к ослабевшему костру, Чалый уставился на огненные сполохи:
— Все-таки зник — это мазево.
Разговора не поддержав, Иван Кузьмич снял чайник с углей и, плесканув в кружку, протянул сыну:
— Меня послушай. Говорю только раз.
Не торопясь, он вытащил серебряный портсигар с гравировкой: «И. К. Савельеву на память от руководства ОГПУ», раздул уголек и, окутавшись дымом «Казбека», придвинулся к Чалому:
— Годов мне вдвое поболе, чем тебе, отец я твой, а кроме того, — на секунду он замолчал и глубоко затянулся, — крови на мне как воды в озере этом, так что имею право.
Где-то в камышах плеснула щука, ночной ветерок прошелестел в верхушках сосен. Иван Кузьмич выщелкнул недокуренную папиросу в костер:
— Вот ты вор, всю жизнь живешь по законам своим и уверен, что с государством, то есть коммунистами, ничего общего не имеешь — не воевал, не работал, в партии не состоял. Однако все не так просто. — Он глянул на неподвижно сидевшего Чалого, налил в кружку чаю и глотнул. — Преступность была пущена на самотек только до конца двадцатых, пока государство слабо было. Уже к началу тридцатых годов уголовники были не способны конкурировать с мощной машиной подавления, и тот, кто не смог приспособиться, был раздавлен. Вооруженные банды жиганов, уркаганов и бывших никоим образом советскую власть не устраивали и в результате спровоцированной ОГПУ войны образовали в конце концов группировку воров в законе, весьма для коммунистов полезную. В стране шли массовые репрессии, и для оказания давления на политзеков использовались блатари, которые на зонах имели привилегии и о своем высоком предназначении даже не подозревали.
— Что-то, батор, не врубился я. — Чалый привстал и заглянул Ивану Кузьмичу в самые зрачки. — Выходит, помидоры держали нас за фраеров и пахановали за наш счет?
— Конечно, сынок, — отставной чекист неожиданно рассмеялся так зло, что вор даже поежился, — но они имеют на это право. Самая тяжеловесная масть — это коммунисты. Ты не представляешь себе, какая сила теперь у них в руках и сколько людей они для этого замокрили — миллионы. А разговор я затеял этот вот к чему. — Иван Кузьмич снова щелкнул портсигаром и потянулся за угольком. — В Союзе задули новые ветры, началась реабилитация. Эта жопа с ушами, которую Иосиф, говорят, в политбюро заставлял выкаблучивать гопака, решила править не только кнутом, но и пряником — разрушает ГУЛАГ и выпускает политзеков на свободу. А это означает, что погонять ему уже будет некого, и воры в законе ему станут не нужны. Поверь мне, сын, — голос его внезапно дрогнул, — уж я-то на этом собаку съел, и пары лет не пройдет, как все вы сгниете в спецах или порвете друг другу глотки. И так вон что у вас творится — суки, челюскинцы, автоматчики, режете на ремни друг друга.
— Да, батор, нарисовал ты ригу. — Чалый даже сгорбился как-то. — Я ведь идейный вор, не поляк какой-нибудь, опять-таки казна на мне, общак.
— Я, Тихон, тебе советов не даю, — папироса красным светлячком полетела в воду, и Иван Кузьмич поднялся, — сам думай. Не забудь только, что Настя ждала тебя все это время, а Ксюхе уже пятнадцать — забегала тут на днях, совсем невеста.
Сказал и, накрывшись ватником, вскоре захрапел в шалаше. Чалому же не спалось: лежа у потухшего костра, он долго щурился на яркие ночные звезды, совсем такие же, как те, что были наколоты у него на ключицах.
— Прошу, господа, внимания. По старинной финской легенде, многие пытались построить на невских берегах город, но духи земли противились, и строения уходили в болото. Только богатырю Петру Первому удалось воздвигнуть на топких ижорских землях северную столицу, и в честь этого по его личному повелению на триумфальных воротах Петропавловской крепости был вырезан барельеф. Он изображает низвержение вознесшегося в небо с помощью нечистой силы волхва-язычника Савла…