Номер понравился. Публика, уже вгретая изрядно, аплодировала с энтузиазмом, только сосед Савельева по столу, воспитанный, судя по наколкам, консервативно и строго, цвиркнул прямо на ковролин:
— Место их, педерастов поганых, у параши, а не в приличном месте.
Сам Юрий Павлович смотрел не на сцену, а в направлении противоположном, туда, где находился высокий помост с рингом. Только что закончился бой, и почтеннейшая публика, шумно поприветствовав победителя, считала баксы, обменивалась впечатлениями и гадала, с кем же придется биться здоровенному амбалу по кличке Слон, противник которого пошел в отказку.
— Господа, у вас появился шанс заработать денег. — Плешивый толстяк с микрофоном в руке едва смог забраться на ринг. — Тот, кто зашлет в оркестр тысячу баксов и сможет продержаться раунд с нашим чемпионом, — он похлопал Слона по мускулистому загривку, — получит втрое больше. Ну, господа, денежки ждут вас.
«А также сотрясение мозга, это как пить дать». — Юрий Павлович с интересом рассматривал двухметрового гиганта, килограммов на тридцать тяжелее его самого, да еще если верить голомозому в ринге, имеющего третий дан по Кекусинкаю — контактному детищу корейского папы Оямы, проводившего в свое время корриду голыми руками.
Энтузиастов что-то не находилось. Минуту подождав, Савельев неторопливо поднялся на помост, заслал плешивому тысячу зелени и, разоблачившись до пояса, отправил одежду следом за баксами:
— За прикид отвечаешь.
Глянув на брюхатого сурово, он двинулся в центр ринга, где его уже поджидал амбал, по морде видно, заранее уверенный в своем превосходстве. Широкая ущера искривляла его скуластую харю, расслабляя плечи, он поигрывал грудными мышцами, а воняло от него, как от самца-победителя.
Тем временем ударили в гонг. Стараясь побыстрее покончить со смотревшимся весьма неказисто на его фоне противником, Слон с яростью тигра бросился в атаку. Хоть и каратэка, но голову он держал грамотно — округленно, закрывая подбородком шею, двигался стремительно, и Савельев смог выстоять только благодаря своему опыту: содранная кожа у виска вместо раздробленной челюсти да гематома на бедре взамен отбитого паха — это пустяки. Атака выдохлась, и только удивленный Слон на мгновение застыл, когда Юрий Павлович вставил ему апперкот в район хобота. Однако молодцу весом в центнер с гаком это лишь добавило адреналину. Рассвирепев по-настоящему, он попытался конкретно вцепиться противнику в трахею, но недаром говорят на Востоке, что гнев — это худший учитель.
«Т-я-я-я». — В мощном стоп-ударе ребро савельевской ступни встретилось с коленом амбала. В суставе натурально хрустнуло. Дико заорав, Слон запрыгал на здоровой ноге. Такой, правда, она оставалась недолго — Юрий Павлович резко впечатал сапог в нижнюю треть вражеского бедра, тут же повторил, и амбал всей тушей шмякнулся на помост, крепко ударившись при падении затылком. Голова его не подымалась, тело лежало расслабленно. Среди почтеннейшей публики пронесся вздох разочарования — ох, не такого финала ожидали многие. Ну что ж, попадалово так попадалово — выругались в сердцах несчастные, погрозили небу и, скорбя по собственным денежкам, потихоньку начали на своих «ягуарах» и «мерседесах» разъезжаться.
Не все, правда, запечалились, глядя на разбушевавшегося Савельева. Например, пожилой мужичок с золотыми зубами и бриллиантовым «Ролексом», скромно ужинавший в углу, при виде Юрия Павловича вначале чуть не подавился лобстером, потом всмотрелся повнимательнее и, уже широко улыбаясь, вытащил сотовый «Бенефон»:
— Лось, в гадюшнике Хвост прорезался. Да, тот, который нас на сто кусков кинул, я его с фронта срисовал. Да, одной машины за глаза, шевели грудями.
Савельева тем временем, к слову сказать, весьма неохотно, наградили тридцатью бумажонками с унылым фэйсом дяди Франклина, и под восторженными женскими взглядами он направился в сортир умываться. Душу его все еще переполняла ярость, дико хотелось заехать кому-нибудь в бубен, так, чтобы вдрызг. Едва не хряпнув туалетчика кулачищем прямо в слюнявую пасть, Юрий Павлович сунул голову в прохладу водяной струи. Подождал, пока не полегчало, отфыркнулся, утерся вафельной свежестью полотенца, и в этот момент, мягко ударившись в затылок, внутри его черепа проснулся знакомый голос: «Иди, поклонись Хармакути, да озарит свет летящей звезды тебя коленопреклоненного, распростертого у ног его».