Не отрывая глаз, ребята смотрели на изображение чудесной вазы из коргонской яшмы. Янька медленно прочел текст:
— «…Жюри не может умолчать об отзыве своего комиссара-оценщика, а именно: размеры и вес этих масс твердого камня таковы, что я, должен сознаться, не знаю других подобных изделий. Я не думаю даже, чтобы столь трудные и так хорошо отделанные произведения были когда-либо исполнены со времен греков и римлян. В пример изделий такого рода из тех времен я привел бы статуи Рима в Капитолии и превосходный остаток драпировки, чрезвычайно тщательно отделанной…»
— Вот это да… — протянул Янька.
Он и Кирик поняли из прочитанного главное: русский человек сделал вазу, равной которой не было во всем мире. Ребята начали перелистывать альбом.
— А это что за ваза? — спросил Янька Журавея, показывая на второй рисунок.
— Погоди, найду очки…
Старик засуетился. Взяв в руки альбом, он поднес его к окну и, увидев знакомый рисунок, произнес с легким смешком:
— Это о том, как наши колыванцы Наполеона удивили. Ну-ко, читай.
Янька не торопясь начал читать:
— «…В 1807 году сопровождавший транспорт с изделиями Колыванской фабрики мастер Яков Протопопов был отправлен кабинетом его величества в Париж с вазой из коргонского порфира, подаренной Наполеону I. Там его одели во фрак, в котором Протопопов чувствовал себя скверно. Наполеон, любуясь подарком, заметил и Протопопова. На его вопрос: «Что это за человек?» — ему ответили, что это русский мастер, делавший вазу.
«Неужели этот медведь может сделать что-нибудь изящное?» спросил с удивлением Наполеон.
Затем Протопопова наградили и отправили домой…»
— Здорово! — произнес довольный Янька. — Вот так наши колыванцы! Утерли нос самому Наполеону.
— А через пять лет после этого подарка старик Кутузов преподнес ему на Бородинском поле второй подарочек, от которого Наполеон очухаться не мог! — Журавей залился дробным смехом.
…На следующий день ребята сбегали на каменоломню и, набрав цветных камней, стали собираться в обратный путь. Однако неожиданный приход алтайца Удагана расстроил их план.
Пришелец рассказал, что белогвардейцы вчера вечером, заняв Талицу, вышли на Тюдралинскую дорогу. Путь с Коргона был отрезан. Заставы врага, видимо, были разбросаны по реке. Оставалось одно — идти в обход, тайгой. Но и там можно было легко наткнуться на мелкие группы каракорумцев, которые бежали под ударами отряда Печерского.
— Моей деревне белый всех порол: старик порол, девка, баба, малайка порол, — говорил Удаган ломаным русским языком. — Меня хлестал — вот смотри! — Сняв шубу, он показал свежие кровоподтеки на спине. — Мой малайка порол… — Алтаец тяжело вздохнул. — Сначала малайка шибко ревел, потом не ревел, мертвый был.
— Насмерть запороли мальчишку?! — Седые брови Журавея сдвинулись.
Голова Удагана поникла.
— А не слышал, как там моя племянница, Устинья? — спросил старик. — Муж-то ее в партизанах.
— Как не слыхал! Вся деревня видел, — закивал головой Удаган. — Твой Устинья белый шибко хлестал. Потом руки вязал, ноги вязал, осина привязал, муравей тащил, под Устинья клал. Где нагайкой бил, муравей кучей сидел, в рот заползал, уши заползал, кусал, уй! — Рассказчик закрыл глаза. — Народ стал кричать: «Зачем Устинья мучишь?» Белый конем народ топтал, а сегодня деревню жег.
— Замучили… — голос старика дрогнул, — замучили Устиньюшку, изверги!
— Гады! — Янька вскочил на ноги.
— Пойдем, Удаган, с нами в Тюдралу! — обратился Кирик к алтайцу.
— Пойдем, пойдем, — закивал тот головой. — Моя все тропы Коргона знает. Дорога-то нельзя. Тайга пойдем. Партизан бумажка пишем, — сказал он решительно. — Ружье шибко надо, стрелять Колчак будем. Когда пойдем?
— Сейчас.
Мальчики повернулись к старику и остановились, изумленные. Журавея нельзя было узнать. Добродушное лицо его стало суровым. Он лихорадочно куда-то собирался. Надел сапога, старую солдатскую фуражку с выцветшим малиновым околышем и кокардой, похожей на потемневшую копейку. Из шкатулки, где хранились редкие камни, достал два георгиевских креста и медаль. Из-под нар вытащил черную кожаную сумку. Не забыл он и ружье.
Никто не стал спрашивать, куда собрался старик.
Шел Журавей твердым, размашистым шагом и всю дорогу молчал. Только на привале, когда все уселись на поваленное бурей дерево, он строго спросил Яньку:
— Отец дома? Мальчик ответил.
— А чей отряд на Чарыше?
— Алексея Громоздина.
— Хорошо. — Старик вновь замолчал.
Отдохнув, путники двинулись дальше. Ночь они провели в тайге, а утром Удаган вывел их к Тюдрале.
Возле избы Кобякова стояло несколько оседланных лошадей. Через открытые окна слышался голос Прокопия:
— Тюдралу нужно оставить в тылу и принять бой с карателями ниже Чарыша. Нам необходимо до прихода основных сил Печерского организовать защиту села. Отряд Громоздина займет дорогу в версте от Тюдралы. Тебе, Темир, — обратился он к охотнику, — придется принять первый удар врага. Выматывая колчаковцев, ты должен постепенно отходить под заслон отряда Громоздина. Если Печерский подойдет вовремя, тогда… — Прокопий выдержал небольшую паузу, — это будет последний, решительный бой. Так ли я говорю, товарищи?
— Смерть паразитам! — Алексей Громоздин грохнул кулаком по столу. — Сбросим колчаковцев в Чарыш!
— Правильно! Тюдралу мы должны отстоять! — раздались дружные голоса.
Прокопий был внешне спокоен.
— Итак, товарищи, — продолжал он, — план есть. Но прежде всего нам нужно знать, какими резервами располагает враг. Задание, как видите, сложное и требует сноровки.
— Из моего отряда любой пойдет в разведку, — отозвался Громоздин.
— И мои не отстанут, — сказал Темир.
— Я пойду в разведку, — раздался вдруг старческий голос. К столу протиснулся Журавей. — Я пойду, — повторил он.
— И я! — Янька на ходу улыбнулся отцу и с надеждой посмотрел на него.
— И я! — шагнул к столу Кирик.
— И моя пойдет. — Удаган встал рядом с Кириком.
— Ого! Нашего полку прибыло! — Глаза Кобякова заискрились. — Ушли на Коргон двое, а пришли четверо. Хорошо. А лучших разведчиков, чем Журавей и Удаган, нам не найти.
Вскоре из села в направлении Талицы вышел «нищий» старик, а с ним «слепой» алтаец.
Глава пятнадцатая
Старый хранитель Коргонской каменоломни был неузнаваем. Одетый в лохмотья, босой, он походил на типичного сибирского бродягу, которого можно было встретить тогда на любой из проселочных дорог. Придерживая на ходу боковой кошель, где вместе с хлебными крошками лежали две гранаты, Журавей поучал своего спутника:
— Как только придем в Талицу, все примечай. Где стоят пулеметы, пушки — запоминай, а я займусь другим делом. Если выну из кошеля корку хлеба — это тебе знак: утекай от меня подальше. Понял?
Удаган кивал головой.
— Ежели что случится, скажи Прокопию, чтобы хранил мои георгиевские кресты и медали в сельсовете.
— А твоя разве домой не придет? — Удаган вопросительно посмотрел на своего товарища.
— Гадать не буду, потому боевая обстановка, а ты наказ выполни.
Через час путники заметили группу вооруженных всадников.
— Кто-то едет. — Журавей сгорбился и по-стариковски засеменил навстречу конникам. — Что буду говорить — не вмешивайся, — прошептал он на ухо Удагану и, став на обочину дороги, оперся на клюшку.
Разъезд приближался. Поравнявшись с разведчиками, ехавший впереди всадник, с нашивками урядника, круто остановил коня.
— Дед, партизан здесь нет близко? Журавей прикинулся глухим: