— Меня трясет, — продолжаю я. — А все потому, что ты пожаловался на меня психологу, Ромео. Зачем ты это сделал?
Он отрицает свою вину, опять заикается.
— Не ври! Ты просто не знаешь, что мне пришлось пережить!
На воздушном пути появляется машина, и я поднимаю руку. Кажется, я в действительности напугала своего друга — он качает головой и пытается отдышаться, слоги, покидающие его искаженный рот, путаются и в ничего связного не выливаются.
— Карамель, прошу, стой… Не уходи… Уроки еще не закончились. Ты не имеешь право уходить, — настаивает Ромео — пытается удержать меня, хочет заговорить. Безумец!
Машина приземляется и останавливается, дверь плавно отъезжает в сторону, а я мотаю головой и преспокойно сажусь внутрь. Ромео знал, куда меня отправлял, знал! и посему не смел встревать сейчас, побуждать на разговор и противостоять пути — между мной и дорогой домой.
Мы поднимаемся, пропуская несколько пролетающих мимо автомобилей, и выстраиваемся в общую полосу.
— Улица Голдман, пожалуйста, — вновь спокойным голосом шепчу я. — Две серебряные карты хватит?
— Три, — бурчит мужчина за рулем, явно смекнувший мое некоторое негодование.
— У меня только две серебряные.
Он резко останавливает автомобиль — плечи мои подаются вперед, а пальцы сами сжимаются на диване — и мы зависаем в воздухе. Я смотрю в окно — страшно; когда машина двигается, полет над бездной не так ощущаем.
— Три серебряные карты или прогулка пешком, — ставит свои условия мужчина, и улыбка серебряных зубов открывается мне со всем злорадством. — Высажу прямо здесь.
Гляжу в окно — Острог; пропасть, темень, чернота, а затем этот вечный ад — Острог.
— У меня с собой только две серебряные и несколько золотых карт, — признаюсь я, пытаясь любезно сойтись в примирении, утешить повышенные тона и установить разумную цену.
— Золотая пойдет. — Кивает водитель.
«Урод», мысленно процеживаю я и достаю ему золотую карту.
Какая досада, что и на него я не могу пожаловаться отцу. Его уродливое ведро полетело бы на свалку сегодня вечером, а сам он оказался внизу Южного района — на самом утопленном помосте, без денежных средств на счету и без принадлежности к поверхности. Каждый выставлял свои цены на проезды, доминирующим фактом был тот, который гласил, что человек не оставил меня на посадочном месте у школы, а вежливо довез до желанной точки.
Мы подлетаем к дому и останавливаемся, я выскальзываю из машины и бегу к двери, открыв ее сама.
— Отец! — зову я. — Миринда, где отец?
Горничная появляется в коридоре и удивленно смотрит на меня.
— Здравствуйте, мисс Голдман, — тянет она.
— Где отец? — повторяю я.
— Он на работе, мисс Голдман.
— Вызови его! Немедленно! Вызови!
Я оставляю Миринду, а сама, не раздеваясь, бегу в отцовский кабинет. Как острый змеиный хвост подол плаща скользит между колоннами арки, по стенам и диванам в гостиной, стегает маленькую статуэтку на полке, отчего та качается вровень моих шагов, но все-таки удерживается. Удерживаюсь и я. Встаю по центру кабинета, книжные шкафы оборачивают меня как конфету в фольгу, обнимают со всех сторон — друзья: настоящие друзья, в отличие от этой паршивой Ирис, и были они со мной все мои годы жизни; друзья утаивали меня от невзгод бытия и учили новому, напоминали о былом, кормили и лечили, они спасали меня, но сейчас — губят! Я хватаю голову от немыслимой боли и ощущаю, как книжные стеллажи все сильнее сдавливают меня в этой комнате — ребра хрустят под гнетом их стальных страниц.
Карамель.
Дверь позади меня хлопает — сквозняк закрывает ее.
Карамелька.
Хочу найти выпивку под столом — нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя! Я не ведала, как это могло отразиться на скорой беседе с отцом, а посему старалась держать себя в руках, держаться. В руках — руками обхватываю саму себя, чтобы не развалиться на крохотные осколки, которые Миринда потом сметет в совок и вышвырнет в мусорное ведро, после чего оставшуюся пыль от меня выбросят — распустят — в яму на заднем дворе дома по улице Голдман — в яму с отходами, которая ведет в Острог.
— Вызови отца, Миринда! — истерично кричу я, зная, что она меня может отсюда и не услышать. — Сейчас же, Миринда! Миринда! Вызови отца!
Статуэтка падает.
Ко мне приходит осознание, и стены дома еще губительней давят меня.