— Доуси, а тебе вообще приходилось стрелять?
Футболист покачал головой.
— Понятно. Иди-ка лучше выспись хорошенько. И перестань себя истязать. Жизнь… она такая, какая есть. А завтра мы постараемся сделать так, чтобы ты ни о чем не жалел.
Челси Джуэлл проснулась. Она вытерла капли пота с лица, затем встала с постели. Взяла подушку под мышку и стянула стеганое ватное одеяло.
Пока она спала, сюда могла войти мама и наказать ее. Челси должна спрятаться…
Она открыла раздвижные дверцы встроенного шкафа и вытащила все свои ботинки. Поставила их под кровать, а в шкаф запихала подушку с одеялом. Девочка закрыла шкаф изнутри, затем улеглась на одеяло, положила голову на подушку и мгновенно уснула.
В голове у Челси 1715 ползунов терпеливо ждали своего часа. В кровь, текущую через головной мозг, они выделили энкефалины и эндоморфины. Эти очень сильные естественные опиаты наводнили мозг девочки, сцепились с опиоидными рецепторами, не давая им получать любую информацию, в частности болевые импульсы.
С учетом того, что должно было произойти, это было, наверное, единственным гуманным действием ползунов…
Паразиты рванули вверх, через лобную долю, растекаясь во все стороны. Рассредоточившись и отцепившись друг от друга, они опять превратились в мышечные волокна, готовые сплетаться между собой новыми способами. И теперь у них были совершенно новые функции.
Вновь возобновились сигналы «Я здесь», но на сей раз волокна плотно сцеплялись, образуя длинные-предлинные пряди. Они пересекались между собой во всех измерениях, образуя ячеистую сеть, проходившую через лобную и теменную доли, гиппокамп и, в частности, его орбифронтальную кору. Во многих местах волокна сформировали дендритоподобные пальцы, которые одним концом соединялись с мозговыми клетками девочки, а другим — с ячеистой сетью.
Всего за несколько часов 1715 ползунов превратились в нейронную сеть. Она внедрилась в части мозга Челси Джуэлл, управлявшие высшими функциями организма. Такими, как память, мышление, благоразумие, рассеянность, эмоции.
Наконец, остальные волокна подергались немного и сошлись в центре мозга. Если бы вы увидели их там, то, скорее всего, подумали, что они взбесились и нападают друг на друга, разрывая на части. Но волокна не были живыми и не действовали обособленно; они принадлежали более крупной функции. Не рвали друг дружку, а перестраивались, восстанавливались… в общем, сливались.
Когда они закончили этот процесс, то образовался шарик диаметром около тысячи микрон. Из шара выползли щупальца, соединяясь с нейронной сетью только что «обращенных» ползунов. Как только все связи были установлены, шар сделал то, для чего был предназначен.
Он отправил сигнал.
Орбитал засек ранний биосигнал от новой пряди. Учитывая первоначально высокий уровень апоптоза, объект логично предположил, что эта партия семян, производящих ползунов, обречена на провал. Подрастающие работники вынуждены были снова бороться за собственное существование, пытаться избежать сукиного сына при постройке очередных врат.
Орбитал уже работал над созданием второй партии семян, производящих ползунов. На этот раз — с модифицированным кодом. Это последний шанс — восемнадцатый зонд был заключительным.
Однако когда он получил сигнал, то отменил модифицированный код. Все возможности своей системы Орбитал направил на обработку новой ситуации.
Одиночный сигнал означал потенциальный успех. Он давал прямую точку входа. И если Орбитал сможет обеспечить чистую связь, соберет достаточное количество информации, вышлет репрограммный код обратно в сигнальную цепь, — этот одиночный сигнал мог означать только одно: вектор.
Орбитал отправил в ответ собственный сигнал и приступил к сбору информации.
— Папа, проснись!
Дональд смутно осознал, что с ним творится что-то неладное. Он словно окунулся в море тупой боли. Все тело горело. Каждый дюйм, казалось, кто-то старательно поджарил. А левой руке стало еще хуже…
— Папа, проснись!
Он не хотел просыпаться. Когда он спал, то ничего не чувствовал.
— Папа! Что с твоим лицом?!
Голос, наконец, дошел до адресата, так же, как и истерика Бетти. Он заморгал, что-то прохрипев и превозмогая охватившую тело боль. Сделав неглубокий и какой-то неловкий вдох, он сорвался на кашель, и легкие пронзила острая боль, как будто кто-то протащил через них колючую проволоку. Он судорожно зажмурил глаза, когда рот заполнился какой-то горячей жижей. Кашель стал таким тяжелым, что содрогалось все тело.