Ульфат, в почти новом камуфляже и чистом дубленом тулупе здорово напоминал полковника Буданова — тот же мощный бугристый череп, та же медвежья фигура борца на пенсии, с той лишь разницей, что курбаши носил длинную смоляную бороду, там и сям прошитую седыми прядями.
Остановившись у землянки, Ульфат засунул большие пальцы за офицерскую портупею и некоторое время рассматривал Ахмета; затем поприветствовал хозяев и протиснулся в землянку, тут же заметив ружье у стены:
— А я думал, что они вам ни к чему…
— Ну, отчего… — ответил, усаживаясь, Яхья-бабай. — Иной раз ырым не помогает, а ружье всегда выстрелить может.
Ахмет расставил на топчане пиалки, набрал воды в угольно-черный от копоти чайник и сунул на его на печку, неудобно присев за топчан.
— А тебе, Ахмет, ружье, смотрю, без надобности, — одобрительно обронил Ульфат, протягивая предмет зависти многих в поселке — пачку "Примы". — Закуришь?
Ахмет мельком рассмотрел картонную коробочку и безошибочно узнал — пачка была из его запасов. Остатки человека собрались с силами и вышли на последний бой с Вечным. И победили в своем последнем бою: перед глазами мгновенно пронеслась череда ярких картин — баба, обернулась от стола. Руки в тесте, что-то ругается, бесконечно милое лицо в пятнышках муки. Осыпанный опилками Серега подымается из подвала, на плече доска, что-то весело орет, из носа — недовыдохнутый дым. Пацаны, смеясь, толкаются возле умывальника, Кирюха напротив жадно жрет что-то из миски, теплая пыльная голова собаки под правой рукой — дергает ухом, видимо, заели блохи… По сердцу резануло рашпилем, на свежак, словно не было этих месяцев, словно все было вчера.
Помертвев, Ахмет машинально взял из пачки сигарету и не глядя принялся ее разминать, медленно, как автомат, катая меж пальцами трещащее бумажное тельце. Ему хотелось крови; нет, не хотелось — он жаждал. Выскочить на хозяйку, вырвать из рук оружие и вбить ствол в пасть, разрывая рот и кроша зубы. В горло, чтоб намушник калаша размолол все в кашу, в ебаный фарш, в гавно. И расплескать поганую голову и поганое тело нескончаемой очередью, размазать по земле, распылить в ничто, чтоб ни одного куска крупнее фляжки… Случайно перехвативший его взгляд курбаши отшатнулся — слишком уж бешеной, нечеловеческой яростью дохнуло из глаза чужака. Поднявшаяся изнутри дымящаяся стена ненависти мерно била в голову:… Как я мог… Что, блядь, я до сих пор здесь делаю! В Тридцатку, сука, бегом. Пора, пора. Рассчитаться. Пока от блядской крови Эртяш на метр не подымется… Однако теперь Ахмет был другим, и мог сдержать все, что бы не подымалось наверх. Очнувшись, прикурил, по-старому глядя на Ульфата, даже выдавил подобие улыбки, от которой всего повидавшего курбаши передернуло:
— Нет, Ульфат. Ружье пока нужно.
Курбаши, пришедший выяснить, что же за штуки вытворял вчера на озере чужак, теперь верил всему. Надежды на укрепление позиций поселка с помощью нового белемле пришлось оставить — и курбаши не сожалел: он понял — чем дальше от деревни будет этот чужак, тем лучше. Для всех, не только для врага из Кунашака и Саров, но и для своих. Так и не задав запланированные вопросы, и тем более — не решив вопроса о привлечении нового белемле к решению текущих военных задач, Ульфат поговорил с Яхьей на общие темы, пообещал прислать гостинца и с явным облегчением удалился.
— Теперь ты вернешься туда, откуда пришел. — ровно, без следа эмоций сказал Яхья-бабай, словно бы сам себе.
— Да.
— Ты зря ничего не оставил для эйе, когда убил тех, на озере. Ты видел эйе?
— Да. Они летали подо льдом и скрипели. Надо было дать им?
— Конечно. Зачем тебе человеческое тех, кого ты убил? Тебе нужна сила, а человеческого тебе хватает и своего.
Какое-то время белемле посидели молча, слушая текущую сквозь мир Реку.
— Я неправильно делаю? Ну, что ухожу?
— Хэ, малай… — тихо засмеялся старик, — иногда ты настоящий тупица. Ты же знаешь — ничего такого, что не принесено Рекой, попросту нет. Правильно, неправильно — что значат эти слова? Так хотят Земля и Тенри, этого достаточно.
— Да… Яхья-бабай, я на самом деле что-то… Но ведь я должен?
— Кому?
— Тебе. Тому же Ульфату, который давал мне еду и дрова.
— Это твое желание — быть должным или нет. Но один долг у тебя есть, только не такой, как ты думаешь.
— Какой?
— Сегодня я совсем уйду на ту сторону. Когда вернешься…
— А я вернусь? — удивленно перебил старика Ахмет.
— Конечно, малай. Ты не сможешь теперь без этого озера.
— Почему?
— Начало твоего Следа здесь. Здесь сердце, из которого ты берешь силу. Или ты думаешь, что сможешь делать такие штуки везде? Хе-хе, нет, малай, не сейчас. И не завтра. Ночью Озеро дало тебе силу, а ты только указал ей, чего тебе хочется.
Земля ушла у Ахмета из-под ног. Внезапно все его намерения показались детским капризом, а сам он — жалкой марионеткой, болтающейся на холодном ветру. Но услужливо вспыхнувшая ненависть помогла, не дала провалиться в слабость, похожую на жидкую грязь:… Похуй. Пусть меня завалит первая же хозяйка, но я зубами утащу ее за собой, и этого мне будет достаточно. И пока будем лететь вниз, я сгрызу ее полностью, и упаду в нижний мир один. А может, и двоих успею. Это будет более, чем достаточно…
— Ничего. Обойдусь человеческим.
— Это твое дело. Я говорю тебе — когда вернешься, раскопай могилу и возьми вот это. — старик вытащил из-за пазухи сверток и стал развязывать тонкую полоску коры.
Из ветхой тряпочки на кровавом свету печи блеснула толстая пластинка потемневшего металла, украшенная хаотически разбросанными выпуклыми голубыми камешками.
— Это и есть Ысцэ? Дом духов?
— Да. Здесь живут мои эйе. Точнее, наши эйе — насколько они могут быть чьими-то.
— У нас девять эйе? — подсчитал бирюзовые капли Ахмет.
— Это зависит от того, как ты будешь жить. Багучы, жившие очень давно, могли наполнить войском эйе долину большой реки. Некоторые из нашего Следа так помогали Чынгысу — в его войске на сотню живых иногда приходилась тысяча мертвых…