— Конечно, сварю, дядь Коль, — деловито ответил Вася, не отрывая глаз от работы.
— Вася… — не унимался Камиль. — Всё?
— Всё, — ответил Вася, заворачивая горстку ногтей в газету. — Сейчас пойду сожгу в саду.
— Да… — Камиль явно волновался. — Ты подожди… Возьми карандаш… бумагу. Быстрее…
Вася молча подчинился: взял авторучку и какой-то листок с рецептом.
— Пиши… — казалось, Камиль задыхался от волнения. — Район…
Вася записал почтовый адрес, который назвал Камиль. И вопросительно посмотрел на больного.
— Это адрес человека, у которого я был в… В плену. Но это не важно… Там девочка… Осталась. Заложница… Сажи ее имя. Имя такое, чеченское, Сажи?. Запомни, напиши, подчеркни. Это моя последняя воля… Хоть и не хочется никого утруждать… Не имею права… Но, если сможешь…
— Что нужно сделать, дядя Коля? — волнение Камиля передалось Васе, он мелко дрожал, как от холода, хотя в комнате было очень тепло.
— Ее родители, если сами туда приедут, в горы, то им ее отдадут… Никуда не денутся… Просто отдадут. А так — требуют большой выкуп. Не хозяин, а другие… Сумма огромная. Те, кто ее похитил, не торопятся: собирайте, мол, хоть несколько лет…
— Так, может, заявим, куда следует? Ее освободят.
— Нет! — почти выкрикнул Камиль и откинулся на подушку. — Я хозяину поклялся, что ни солдат, ни милицию к нему не приведу. Хозяин неплохой человек. Сам людей не ворует. Мы просто жили у него. И Сажи — просто живет… Как дочь.
Вася мотнул головой, недобро улыбнувшись:
— Да, совсем невинный, прямо хороший человек! Просто рабовладелец, а так ничего, хороший парень.
Камиль забормотал, закрыв глаза, слабо шевельнул рукой, как будто отмахивался:
— Потом расскажу, Василь, когда проснусь… Помоги им… Иначе — зачем я жил? Бесполезный, никчемный… Для себя жил… И что нажил? — он через силу открыл глаза, выставил перед лицом костлявую ладонь, как бы показывая ее Васе. — Сорок килограмм мяса и костей… Пока еще… И все. А там — прах… Даже «спасибо» от меня не останется…
Карл пришел к Камилю, когда тот только что проснулся.
— Колька! Я в исполком ходил. Мне место на старом кладбище, в Николо-Березовке, дают. Бронь. Не беспокойся, говорят, дядя Карл, — Карл сменил обычную небрежную интонацию на уважительно-лебезящую, имитируя речь неведомого чиновника, — тебе как ветерану труда, как дитю войны — бронь. А твоему другу, говорят, только новое. В городе. Ни в какую! Я им: там ведь пустырь! Деревьев нет, сушняк, далёко, автобуса щёрта два дождешься. Не смог уговорить, прости.
Камиль слабо махнул рукой. Дескать, ладно!
Карл не унимался:
— Колька, что тебе перед… Что тебе такое сделать приятное?
— Ничего не нужно, — сказал Камиль равнодушно и словно привычно, как будто всю жизнь говорил эту фразу. Помолчав, через силу благодарно улыбнулся. — Спасибо, Карл.
— Нет, Колька! — уверенно сказал Карл. — Кое-что нужно… Кое-какой подарок тебе нужно… Чтобы на всю жизнь запомнил, чтобы на том свете вспоминал…
Сразу после того, как Камиль окончательно обустроился у Фатимы, Карл взял нового знакомого в оборот: набился в друзья или взял в товарищи — скоро это не имело ровно никакого значения. Они сблизились, почти сроднились. Причем первая роль во всех совместных начинаниях принадлежала Карлу. Казалось, на Камиля переключилась вся его прежняя расположенность к Фатиме. Карл, до этого изредка трудившийся в хозяйстве своей подопечной, передав ее, так сказать, с рук на руки, совсем перешел на праздный образ жизни, вовлекая, по возможности, в безделье и Камиля.
Камиль, которого на улице прозвали «Вахаббитом», оказался крепким орешком, стойким к вредным привычкам. Но настойчивость Карла была вознаграждена.
Карл в открытую гнал самогон и втайне от соседей (так ему казалось) покупал свиное сало, солил его по украинскому рецепту: от старшины, — объяснял он Камилю, уверяя, что получается «настоящий сало шпик».
Вскоре Камиль стал захаживать к напористому другу, который, оказывается, лихо играл на гармонике, с задором исполняя башкирские, татарские и русские песни, среди последних были и фронтовые, и блатные. Трудно было устоять против природы, и скоро Камиль запел вместе с задушевным Карлом, попробовал самогонки, закусил шпиком («Бог простит, Бог простит!» — подбадривал Карл-искуситель). После «расслаблений» Камиль уходил от Карла только поздно вечером, шел к дому в окружную, чтобы соседи не заметили его грех. И хотя среди соседей мало кто отличался усердием по части шариата, Камиль стеснялся своего несоответствия заочному званию вахаббита.