— А медперсонал? — со знанием дела уточнил Петр.
— Сестрички симпатичные, конечно, встречаются, — ответил Аркадий, вспомнив Оленьку.
— Ну?
— А! — махнул рукой Аркадий. — Все равно, мне сейчас нельзя. Наверное.
— Ха! Да ты знаешь, что во время этого дела все силы организма мобилизуются и… Поверь мне: сердечные болезни надо лечить сердечными делами.
— Извини, конечно, но зачем для сердца презервативы?
— Зачем? Ты думаешь, у мужика сердце где?
— Странный вопрос, братец.
— У, пацан ты еще. Когда мужик делом занят, сердце у него в голове. — Петр ткнул пальцем себе в лоб. — А когда любовью занимается, то сердце у него — между ног. И только когда мужик болеет, сердце у него в груди.
Аркадий рассмеялся:
— Я даже не пойму, кто ты: философ или целитель.
— И то, и другое… О! Гляди, тетя Кира идет.
— Мама? Черт! Эта твоя сумка с коньяком, презервативами…
— Да не боись ты, там все замаскировано. Бананчиками.
— «Бананчиками». А вдруг она увидит? Что она обо мне подумает?
— Подумает, что сын идет на поправку.
— Петенька! — воскликнула тетя Кира, увидев племянника. — Сто лет тебя не видела! Совсем тетку забыл.
— Не говорите, тетя Кира! Все дела, дела. Зато вот благодаря Аркаше и свиделись.
— Да уж! Только повод у нас для встречи не очень радостный.
— Ой, мам, да перестань! Все хорошо! — нахмурился Аркадий, выхватывая у нее из рук тяжеленную сумку.
— Нет, нет. Я сама, тебе нельзя.
— Ну, щас!
— Тогда давай я этот пакетик возьму, — сказала мать, пытаясь ухватить сумку, которую принес Петр.
— Нет! — чуть ли не взвизгнул Аркадий и покосился на Петра, который с ехидной улыбкой наблюдал за этой сценой.
— Ладно, дорогие, я, пожалуй, пойду, — сказал Петр.
Вечером Аркадий долго ворочался в постели, а когда храп с соседней койки стал совсем невыносимым, вскочил и вышел в коридор. Тишина. Лишь, время от времени, раздается звонкий щелчок — это стрелка настенных часов отсчитывает очередную минуту. В приоткрытое окно врывался прохладный ночной ветерок. Аркадий поежился, застегнул пижаму на все пуговицы и, шаркая разношенными тапочками, двинулся вдоль коридора. Дежурной медсестры на месте не было. Он сунулся в процедурную, подергал дверь ординаторской, потом заглянул еще в какую-то комнату и там увидел Оленьку, медсестру. Она сидела за небольшим столиком и пила чай, листая какой-то журнал.
— Вы почему не спите? — строго спросила она.
— Не спится, — пожал плечами Аркадий. — Можно я присяду?
Не дожидаясь ответа, он плюхнулся на старенький диван.
— Мне кажется, — сказала Оленька, — вам все-таки стоит вернуться в палату.
— Ни за что! Там невозможно находиться. Мой сосед храпит громче, чем целая рота солдат — стекла на окнах дрожат, койка ходуном ходит. И потом… о каком сне может идти речь, когда здесь, в полном одиночестве, прозябает такая красавица.
Оленька попыталась нахмуриться, но вместо этого смущенно улыбнулась. Аркадий призвал на помощь все свое обаяние, вспомнил все те безотказные дежурные фразы, которые не раз использовал в общении с женщинами. Его сладкая речь медовой рекой потекла в уши Оленьки, которая таяла прямо на глазах, все больше и больше заливаясь румянцем.
— Я сейчас, — сказал Аркадий, вставая. — Никуда не уходи.
Через минуту он вернулся с бутылкой коньяка, той самой, что принес днем Петр и от которой Аркадий с таким упорством отказывался.
— Ты что! Тебе нельзя! — испуганно зашептала Оленька.
— А тебе?
— И мне. Я ведь на работе.
— Думаю, один маленький глоточек не повредит, — заявил Аркадий и, выдернув пробку, отхлебнул прямо из горлышка. — Теперь ты.
Оленька робко взяла бутылку и поднесла к губам.
— Здорово, — сказала она. — Обжигает.
Аркадий продолжил упражняться в красноречии, все ближе и ближе придвигаясь к Оленьке, хмелея от аромата ее духов и утопая во взгляде ее бездонных серых глаз. Оленька молча слушала и потихоньку пригубливала коньячок, пока взгляд ее не затуманился, а румянец не перекочевал со щек на шею. К этому времени Аркадий был уже совсем близко и, как бы невзначай, положил руку на ее колено. Она не сопротивлялась. Тогда он набросился на нее, повалил на диван и стал душить в своих объятиях, даря ей самые страстные поцелуи, на какие только был способен.
— Оленька, — шептал он, пытаясь расстегнуть ее халат.
Но она вдруг остановила его.
— Почему? — умоляюще зашептал он ей в ухо, задыхаясь от страсти.
— У меня не резинок, — ответила она. — А без них… я не могу.