— Очень просто! — не сразу и тихо начала Лина. Она говорила без выражения, устало и делово. — Берется «провинившийся». Такой вот паренек… Вроде тебя! Пеленают его в рулончик. Неважно чего — газетной бумаги, кожи, главное, чтобы не развернулся, не мог кричать! Пусть даже дышит, только кляп в рот… Бросают в пустой товарный вагон. Ставят пломбу. Прицепляют его к какому-нибудь поезду дальнего следования. Самарканд? Или Благовещенск? И катит этот товарняк… С мальчишкой — по всей стране. Мимо Волги и Урала, мимо рек и озер… Перекантовывают его по разным путям — на каждой сортировочной станции. Катит он через всю Россию… Катит и катит…
— И никто… Не знает?
— А откуда же? Пломбы все на месте… Вагонов-то — миллионы миллионов! Приходит, наконец, вагончик на станцию следования… «С подарочком». Глядишь, месяц еще там простоит! Вскроют, наконец! А там…
— А там?! — попытался выговорить Генка…
— А там… Мумия!
Лина еле успела свернуть к обочине, Генка вылетел из машины. Его начало бешено рвать.
Его шатало… Рвало и снова рвало… Снова и снова! Выворачивало и выворачивало… Как будто он был бездонный…
Лина подошла сзади. Обняла его, поддержала его обмякшее тело. Вытерла чистым, надушенным платком. Лицо, губы, лоб…
— Поедем?! — не сразу попросила она.
— Поедем… — тоже не сразу согласился мальчик.
Она сняла с себя кофту и накинула ему на плечи. Его перестало колотить…
Она повела его к машине, усадила в кресло, обошла машину и медленно, осторожно двинулась с места…
Когда она, наконец, набралась смелости и повернулась к Генке, он спал. Белый как мел… Лицо его было детским, спокойным… Только тень на ресницах, на висках, да резко обозначившиеся углы губ чуть-чуть напоминали ей не живое лицо подростка, а посмертную маску…
Она остановила машину, выключила фары.
Положила голову на руль и долго, безутешно и беззвучно плакала. «Билет до Рима, виза, все документы — в сумке. Завтра, в 9.45, Шереметьево!»
Ребенок не проснулся.
Неужели завтра? Днем? Она будет свободна?! А Севка? Севка… Севка! Ведь только он может доставить оставшееся! Самое ценное!
Мимо затихших, без огней, «Жигулей» промчался — с короткой сиреной — кортеж длинных, тяжелых машин на огромной скорости.
19
Воспитывал Логинова старший брат — Александр Дмитриевич. Был он в начале тридцатых главным бухгалтером «Лензолота».
Хромой, с палкой, с золотыми зубами, наголо бритый… Баб у него было раз в десять больше, чем у красавца Ваньки.
Ходил Александр Дмитриевич, сколько брат помнил, в «сталинке», в галифе.
Курил как паровоз, говорил сиплым басом и отплевывался сочной желто-черной гадостью. Периодически находили у него туберкулез, и ездил он лечиться на Дарасун.
Пьянствовал там месяц-другой. Заводил новую жену. А когда… и будущего ребенка. Обратно возвращался в Бодайбо, командовать многомиллионными делами и целой армией артелей из опасных, крепких, «характерных» старателей, которые почитали его за бога.
Пьяниц, «бичей», опустившихся попрошаек терпеть не мог и бил их сам своей тяжелой палкой. Отвечать ему в драке никто не смел.
По ночам Александр Дмитриевич храпел, стонал.
Часто вставал пить.
Сидел в кальсонах и матерился замысловато и тяжко.
Смотрел на спящего Ивана с недневной нежностью.
Думая, что брат спит, он обращался к нему с длинными, ворчливыми, горькими речами.
Поносил золото, людей. Великое «братство людское». Русское, бескрайнее…
Не верил ни в Бога, ни в Черта.
Ни в Советскую власть.
Верил… В какую-то особую Мужицкую Совесть!
Только «мужиков» среди пестрого, хваткого, лебезящего перед ним народа признавал мало.
А если и говорил про кого: «Это настоящий, паря… Это мужик!» — То, как правило, разуверялся быстро, злобно. Казалось, даже с удовлетворением.
Ивана старший брат учил жестоко, не брезгуя палкой.
Провел через рабфак, через Томский университет. Подсказал кому надо, что парень с такой головой должен быть при настоящем деле.
Взяли Логинова инструктором в молодежный отдел.
Когда появился Корсаков, то месяца через два нагрянула на хозяйство Александра Дмитриевича невиданная ревизия. С московскими старыми финансистами, с железными следователями, с латышами-чекистами. Сам Александр Кириллович вызывал старшего Логинова к себе раза два.
Открылось крупное — даже по сибирским масштабам! — хищение. Даже для бывалых «золотишников» дело было невиданное.
Брату грозил расстрел.