На покойного Нахабина списали все грехи… А на Кирилле — отыгрались.
«Сомкнулись воды»?!
Вся его поездка… Здесь в Москве показалась некоторым ребячьей запальчивостью… Сложноскомбинированные планы Манакова и его племянника тоже были сданы в Архив.
Как, впрочем, в архив сдали и его самого, Кирилла Александровича Корсакова…
Вопрос, как говорится, «был снят»!
Логинов не принял его, и только через помощника передал, что ему, Корсакову, пора заняться научной работой… Историко-архивное управление — самое подходящее место…
В конце года произошли естественные, но важные изменения — умер «Сам», глава государства. Проводились собрания в учреждениях, в коллективах. Провели его и в их архивном управлении. Установка оставалась прежней — «безопасность, безопасность и безопасность…».
Кирилл Александрович не выступал, хотя ему и предложили. Он занялся материалами Кучук-Камбарджийского мира…
Почему? Он и сам бы не смог ответить…
Постепенно и этот, чуть возникший интерес к старым тайнам дипломатии угас в нем. Последние полгода он привык сидеть за своим удобным столом у окна, разложив одни и те же бумаги. Незаметно для себя, отчужденно, внутренне затихнув, изучая широкую Садовую улицу.
Его почти никогда не звали к телефону. Только в те траурные декабрьские дни позвонила счастливая Марина — Галя родила внука. Конечно, его назвали в честь деда Александром.
Поздравил и Тимошин.
— Ты… Не закисай! Еще все — впереди! — бодрясь, буркнул Тимошин.
А Кирилл вроде бы и не закисал?
Он занялся йогой. Судьба его свела с группой таких же энтузиастов из смежного академического института, там они и занимались.
Пусть будет эта придуманная кем-то внутренняя сосредоточенность на собственном организме… На уровнях покоя… Отъединения души от тела. Но все-таки эти занятия привели его к тому, что он действительно вроде бы успокоился, отошел от тех проблем, которые мучили его еще недавно.
А следствием этого возникло сначала пусть внешнее, нарочитое, а позже — окрепшее равнодушие к тому, что будет в дальнейшем с его жизнью…
«Поживет, поживет! Да, и умрет… В один прекрасный час!
Растворится в этом мире, откуда и пришел. Как песчинка в пустыне… Как один из миллиардов… До него… И после него!»
Вспоминалась старая мудрость Иоанна Златоуста: «Не время проходит, это мы проходим…»
Долгое время саднившая душу обида на самого себя, досада стали отступать…
Сама жизнь, будто море во время отлива, отодвинулась от него.
Одновременно отодвинув мысли о Марине, о детях, об их будущем…
Как-то утром они проснулись с Мариной на даче, в старой деревянной, скрипучей постели. Кирилл, еще не открывая глаз, сказал: «Машину придется продать! Пока ее Генка совсем не разбил… Дачу придется пока тянуть. А тебе, мадам… Придется укладываться в бюджет — чуть поменьше! Этак рублей на триста!»
Он, стараясь не встретиться с ней глазами, быстро встал. Накинул спортивный костюм и через пару минут мелькнул за окнами в швейцарской вязаной шапочке.
Вот так просто складывалась их новая жизнь…
Ничего особенного, конечно, не произошло. Продали, действительно, машину. Залатали так или иначе дачу. Отдали какие-то, неожиданно всплывшие, долги.
Кирилл стал отдавать жене полностью свою зарплату — сто рублей первого числа каждого месяца и восемьдесят семь — семнадцатого. Тоже каждого месяца…
Марина положила, конечно, пять тысяч на срочный вклад… «На всякий случай!»
В последний момент купила себе отличное бельгийское пальто с модной тогда ламой — и на зиму и на позднюю осень.
Еще что-то из обуви — ребятам…
Не могла отказать себе во всякой мелочи из парфюмерии — тогда только что стали появляться французские пробные партии.
И… Затихла! Словно впала в какое-то оцепенение…
Только один раз, дней через двадцать после их невеселого решения, Марина вспомнила сравнительно давний разговор с одним из ее «авторов» на телевидении. У него был и сын, и какие-то бесконечные жены, внуки… А он приходил в их коридоры, что-то писал подтекстовывал. Его не звали, он всегда был под рукой…
Они как-то разговорились за чашкой плохого кофе в подвальном, полутемном кафе.
«Я, Мариночка, теперь все больше философствую… И понимаю, какой же я всю жизнь был — дурак! Делал совсем не то, что хотел. Работал, что-то писал, считал, выгадывал. А вот сейчас, после второго инфаркта, думаю… Зачем же я — тогда молодой человек! — на все это шел? Ради куска хлеба? Так и так — он у меня не был жирным. И вот теперь дожил! Я?! Смерть где-то рядом бродит. А вся жизнь кажется такой короткой, неустойчивой… Без каких-то основных ценностей!»