«Неужели он свято верит в то, что говорит?» — с ужасом подумал Кирилл.
— Вот ты просидел в Европе в общей сложности двенадцать лет. Такое возможно было при Сталине? И еще объездил… полмира! У тебя там друзей пол-Европы. И американцы еще…
Он запнулся. Кирилл понял, что не зря сегодня вспомнил Бена Тернера…
— Продолжай! — он кивнул головой.
— Ну, что ты сам всего не знаешь, что ли… — Сергей Венедиктович как-то свял. — В общем… У тебя нет морального права говорить, что мы… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю! Но мы попытались воплотить в жизнь все, что думалось раньше… В те годы! Ради чего нас позвали на наши места?! Вручили власть, ответственность… Нет, мы не предали… Но сейчас не май 56-го, а июнь 82-го! Мы сделали больше, чем могли! Здесь! В самом котле!
Он вдруг развернулся к Корсакову всем корпусом и почти выкрикнул:
— Ничего не боится сейчас советский человек! Не боится ночного звонка в дверь! Не боится болтать, что ему вздумается… Не боится ни начальства, ни милиции, ни голода, ни безработицы! Он даже войны теперь… и то — не боится! Потому что для половины народа ее не было! Она для него только в телевизоре, в книгах, в сто раз надоевших вестернах. Он плюет на все! И на нас в том числе, — неожиданно закончил вспотевший и раскрасневшийся «Серега».
Он сам налил что-то себе из бутылок, стоявших на передвижном столике.
— Осуществилась заветная мечта русского мужика — «пить и ничего не делать!» Вот тебе и наши идеи! Мечты глупой молодости… И вот, когда мы получили это время для ремонта… Для того, чтобы навести порядок у себя в доме… Наводить его оказалось некому! Лень всем! Это для них как чужая работа!
Он выпил. Дико посмотрел на Корсакова. И вдруг виновато улыбнулся.
— Качает что-то наши отношения. А? Не находишь? Я ведь так рвался сегодня… к тебе утром. Выговориться надо. — И замолчал. — Вчера — что? Так — раскачка! А сколько сказать надо…
— А ты не сказал? Сейчас?
Тимошин только махнул рукой.
— Это так… Верхушки! Знаешь, иногда кажется, грудь бы себе разорвал! Чтобы кто-нибудь увидел, что там… Что накопилось! Когда же конец будет?
После короткой паузы бросил: «Жди на днях… Звонка!»
Хотел было уже уходить, встал, как увидел Маринин махровый халат, забытый на диване. Лицо его переменилось.
— Сейчас! Я уберу… — Корсаков встал и зачем-то заспешил.
Тимошин смотрел, как он взял халат и унес его в ванную комнату. Когда Корсаков вернулся, Тимошин сидел на краешке кресла и тер руками разгоряченное, смятое лицо.
— Вот так… Судьба? — непонятно проговорил он. — Дети-то что?
— На юге. С Мариной.
Сергей молчал. Кирилл Александрович поднял глаза и увидел, что он смотрит на него с каким-то тревожным, даже виноватым недоумением.
— Ты… что? — невольно спросил Корсаков.
— А разве… Марина не с одним сыном? Поехала? Как он у тебя…
— Генка? Нет… — Кирилл сел, чувствуя, что сейчас услышит что-то неожиданное и нехорошее.
— Странно… — отвел глаза Сергей.
— Ну? Что ты увиливаешь? — Кирилл покраснел от нехорошего предчувствия. — Говори!
— Да, мне… Днем… Когда ты за городом был, звонила…
— Кто? Марина?
— Нет! Дочка твоя…
— Галя?! — Кирилл уже стоял. — Откуда?..
— Я так понял… Что из Москвы. Искала тебя…
Корсаков огляделся, невольно ища предметы пребывания дочери в доме. Выскочил в прихожую, распахнул дверь в ванную… Нет! Ничего не бросилось в глаза…
— Ты объясни… Толком! — он снова влетел в комнату. — Когда звонила? Что? Что говорила?
Тимошин замахал на него руками, мол, успокойся! Но уверенности и покоя в нем самом тоже не было.
— Ну, просто спросила… «Не знаю ли я, где ты?» Вот и все! Больше ничего — вроде! — он пытался вспомнить и делал это добросовестно, по-крестьянски озабоченно.
— Она — одна? А где Марина? И вообще…
Тимошин не знал, как остановить этот взрыв отцовского отчаяния.
— Ну ты и… Домострой какой-то развел! — попытался отшутиться он.
— Ты можешь мне по-человечески объяснить?! Почему она звонила — тебе? Раз! — голос Кирилла Александровича лез вверх. — Почему и где она? В Москве? Два…
Сергей Венедиктович замахал на него руками.
— Звонила мне, потому что…
Он вдруг замолчал, не зная, стоит ли продолжать.
— Ну! — Кирилл сейчас был готов его ударить.
— Ты что… Ничего не знаешь?
Корсаков почувствовал, что у него холодеет затылок.
— А ты… Ты откуда можешь… Что-нибудь знать?
Тимошин пожал плечами. Но вид у него все равно оставался независимым, излучающим естественное в таких случаях превосходство постороннего.
— Я думал, что Марина… Все-таки не держит тебя в состоянии такой глупой… Я бы сказал… невинности?!
Кирилл двинулся к его креслу.
— У нее… роман! У твоей дочери… — быстро, защищаясь, ответил Сергей. — Это же… Всем известно! Мне и жена моя говорила. Она, кажется, от Марины узнала?
«Роман? Ну да, конечно. Что же еще… Он не знал? Не мог не догадываться об этом? Знал? И не хотел знать? Видел! И не хотел видеть! Слышал! И не хотел слышать!»
— И не хочу! — услышал он свой кричащий, срывающийся голос. — Не хочу!!!
Тимошин смотрел на него с искренним, человеческим участием.