Но… было в их отношениях — и теперь, и раньше! — какое-то почти назаметное противостояние. Даже ревность друг к другу! И, может быть, этим объяснял Александр Кириллович, что Ивана и тянуло к нему, и отталкивало. В определенный момент что-то настораживало… Как, например, сейчас… Хотя именно сегодня он чувствовал, что перед ним не Иван… Не просто Логинов.
Все, что подвластно этому человеку, можно было бы перечислять и перечислять…
Но за всем этим Корсаков видел и другое… Это была не просто власть. А тяжелая, неумолимая, придавливающая его широкие плечи, пожизненная обязанность. Нет, не случайно пришел на это место Ваня Логинов. Этого не могло не случиться. Это было бы так же невозможно… Как невозможно, чтобы белые победили тогда в гражданской… Как невозможно, чтобы не выступил вперед Сталин… Невозможно было бы поражение в войне с Гитлером…
И невозможно было бы… чтобы Иван Логинов не был вскормлен другими — не его — руками!
Он понимал, что все в этом мире, в его движении, обусловлено. Неумолимо! Но еще Корсаков понимал — не без протеста, не без печали! — что и его судьбе был дан только один срок. Только те годы… И еще — что он был только зерном прошлого урожая, брошенным в землю, чтобы родить новое зерно.
Корсаков неожиданно засмеялся своим мыслям.
— Нет… нет… — покачал головой старик. — А ведь раньше — уже не ты! А те, кого ты воспитал! Кому доверился… Так что, твое время прошло! Ванечка! — Эти слова были сказаны резко, безжалостно, словно сводя счеты… — А отвечать — это другое! Отвечаю-то я… Может быть, за все, что получилось в нашей жизни… Что задумывали! И что получилось! А решают уже другие…
— Не понял? — коротко и отчужденно спросил Логинов.
— Понял! Все ты понял! — резко, даже зло выкрикнул Александр Кириллович.
Иван Дмитриевич молчал.
— А кто же… По-вашему, тянет весь этот воз? Нахабин, что ли? Или помощники мои? — все-таки не сдержался Логинов. — Знаете… Сегодня они здесь! А завтра могут… Поискать себе другой работы!
— Ну… Это ты перехватил! — спокойно возразил старик. — Они ведь теперь — высокая номенклатура! Тебе одному… Нет! Они тебе уже не по зубам!
— А к чему… Весь этот разговор? — вдруг недобро, возвращаясь к чему-то более важному, спросил Логинов. — Как это он… У нас возник?
— Естественно… Возник, — почти печально ответил Александр Кириллович. — Ты что думаешь? Я ничего не вижу? Не слышу? Не знаю? Сижу здесь на дачке… в садике? В глухой отставке? Времени много! Вот, и соображаю…
Логинов встал, распрямил плечи. Он хотел было уйти, но Корсаков словно бы не заметил этого.
— Манаков-то ведь… Кажется, моложе тебя? А? — неожиданно, с усмешкой, начал Корсаков. — Я же его еще по Ленинграду помню! По блокаде! Оч-чень энергичный человек… И сухой такой. И умница!
— Он мало изменился, — нехотя ответил Иван Дмитриевич. — Племянник его… Карманов. Тоже не без способностей. С хваткой! И школа — дядина…
— Как же… Как же! Помню, — оживился Корсаков. — Он в блокаду ребенка усыновил. В кармане его принес… У него такая большая плащ-палатка была. Американская, кажется? И огромные карманы! Так вот, прямо в горком, ко мне принес этого мальчонку… Ну, поверь мне, Вань, такого маленького… дитя? Я больше не видел! Сейчас, наверно, и не узнаю. И фамилию ему тогда мы дали — Карманов!
Старик тихо, забыв обо всем, рассмеялся…
— Кого? Карманова? Это точно! Не узнаешь!
— Да и где? — с тем же необязательным интересом говорил Александр Кириллович. — Где я его увижу? Ко мне сюда никто не ездит. Разве ты — раз в год! — соберешься?
Логинов быстро обернулся и прямо спросил:
— А Кирилл? Сын? Давно не был?
Корсаков опустил глаза и надолго замолчал. Он знал — начиналось главное.
— Если бы была… Жива Маша… — еще сдерживая себя, тихо сказал старик. — Она бы… Не пустила тебя… Сегодня в дом!
И неожиданно вскрикнул: — «Понял?!»
При ее имени Иван Дмитриевич стих.
— И уходи! — резким движением длинных, белых пальцев — от себя, с презрением! — отсылал его Корсаков. — Уезжай! Я не могу с тобой… Сегодня…
«Неужели он уже все знает? — подумал Логинов. — Но откуда?»
— Не надо! Александр Кириллович… — Он снова сел рядом со стариком. Обнял его за сжатые, окостеневшие плечи. — Ты пойми, Александр Кириллович… Дело-то уж… Больно непростое! Ты сам меня учил… Дорогой мой…
Иван Дмитриевич знал, что старик не сможет долго сопротивляться. И потом — «государственное» дело для старика по-прежнему было святым.