По дороге вспомнил: он же получил деньги, надо в магазин зайти, купить, как собирался, что-нибудь для Насти. Чем он хуже других?
Он зашел в магазин и купил китайскую кофту с розочками: модные они были тогда; потом купил колбасы и чаю, чтобы не вводить Евстигнея в лишние расходы, и еще взял четвертинку — это на тот случай, если Пелагея придет. Водку она уважала.
Геннадий вспомнил просветленное, тихое, какое-то прямо омытое радостью лицо старой тетки Пелагеи, когда она вышла из дома Евстигнея после очередного моления. Она была счастлива.
«Кто знает, — думал Геннадий, — кто знает… Недаром Вольтер говорил: «Если бы бога не было, его надо было бы выдумать». Может быть, религия — самое гениальное изобретение человечества? Тут соединилось все: и надежда на вечность, и прочный фундамент под, шаткими понятиями добра и зла, и карающий меч, врученный не грешному человеку, а существу с безупречной репутацией».
Кто знает… Нет, ему не принять веры, даже если бы он горячо пожелал этого, но можно принять образ жизни, тихую созерцательность, тихие человеческие радости…
Евстигней встретил его приветливо: соскучился. Покупку повертел в руках, спросил укоризненно: «дорого небось?», но одобрил, а четвертинку сразу же спрятал: «нечего старуху разлагать, не допущу». Потом, прочитав телеграмму и выслушав рассказ Геннадия, долго молчал, прислушиваясь к чему-то в глубине души. Спросил:
— Что же: совсем не больно? Или щиплет на сердце, екает?
— У меня на сердце, Евстигней, как струна лопнула. Звук такой: тан-н-н… Слышишь?
— Звук тоски это, Гена. Не до конца ты высох, хоть и завял в чувствах. Но не терзайся: соединяет людей духовное родство, а не кровные узы. Если его нет, значит — нет. Тут ты бессилен.
— Наверное, — кивнул Геннадий. — Наверное, так. Ты прав, Евстигней.
— Ну и ладно. Держись и не кисни… А через пару дней мы с тобой права получим. — Он потер руки. — Будешь ты опять в седле. Ты у меня вон какой — румянец по лицу пошел, помирать не надо…
Он вернулся в общежитие, когда все уже спали. «Помирать не надо, — стучали в голове последние слова Евстигнея. — Румянец по лицу пошел, помирать не надо»… А в Москве, на улице Маросейке, в большом сером доме, в гостиной, уставленной старинной мебелью, сейчас занавешены черным крепом зеркала. Это умерла Мария Васильевна Званцева, умерла от инфаркта, скончалась ночью…
Геннадий увидел стоящую у изголовья гроба Дашу, седую, сухонькую, милую Дашу, от которой всегда пахло лимоном и гвоздикой; увидел ее заплаканное, по-старушечьи сурово-печальное лицо, ж тут открылось ему во всей обнаженности, что это умерла, скончалась, перестала быть вся его прежняя жизнь, все, что было до этого дня: плюшевый заяц Варфоломей, доживший до глубокой старости; вышитые рубашки, которые он так любил и которые мать сама ему вышивала; Чистые пруды, где началась юность; книги в кабинете отца, шуршащие папиросной бумагой на цветных картинках; дача, скрипучее крыльцо, большой медный таз, исходивший запахом только что сваренного варенья, качели, привязанные к тополю, на которых мать в раздуваемой парусом юбке взлетала выше сарая, по-девичьи азартно-испуганно вскрикивая…
А вчера Мария Васильевна умерла… Геннадий зажмурился.
— Нет, нет, нет, — вдруг быстро, шепотом заговорил он. — Нет! Это не Мария Васильевна… Это умерла моя мать, которую отобрал у меня Званцев, давно отобрал, присвоил, сделал ее своей собственностью, а вчера — отобрал совсем…
И теперь — как последняя, самая страшная несправедливость — он сидит на засаленной койке, так далеко от нее, и даже самый быстрый самолет уже ничего не сможет сделать…
Прошло два дня.
На третий день в конце смены к Геннадию подошел белобрысый Ваня, живший о ним в общежитии в соседней комнате. Они закурили, и Ваня сказал:
— Дело у меня к тебе. — Он состроил гримасу, вроде как бы улыбнулся. — Парень ты как будто свой, я не путаю?
— Давай дальше, — буркнул Геннадий.
— Можно заработать хорошие деньги. Быстро и без хлопот. Грузчики мы с тобой — кхе-кхе — квалифицированные, так? Вот и погрузим доброму человеку несколько машин во внеурочное время. Без нарядов, как говорится. Согласен?
— Да что я из тебя каждое слово тянуть должен? — разозлился Геннадий. — Говори сразу.
— Можно и так. Приятель у меня давнишний тут есть, а у приятеля склад. Ну… Дальше понятно. Он мне вчера предложение сделал. Не в первый раз, ты не думай, все проверено. Следов не будет.