— Страсти какие, — качают головами сестры. — А все вино.
— То-то и оно. Вино да девки… И сам хорош — порядочный разве будет по таким тварям таскаться?.. Между прочим, документы при нем были. Тунеядец. В университете учился.
Шлендер поморщился. Он не любил автоинспектора по многим причинам — и потому, что глаза у него какие-то желтые, невыспавшиеся, и потому, что при встрече он всегда сует потную ладонь, так что приходится потом вытирать руку, но главное за то, что Самохин был картежником, а с картежниками у Шлендера были свои счеты…
Оперировал Аркадий Семенович долго. Тут была и потеря крови, и шок, и трещина в черепе, но ничего особенно страшного, потому что доставили парня вовремя, а из четырех ножевых ран только одна слегка задела легкое. Больница у них хоть куда, операционная сестра — лучше не сыщешь, так что порезанный донжуан или кто он там есть, этот тунеядец, может себе помаленьку выздоравливать. С такими мыслями доктор вернулся домой и снова взялся за «Медную пуговицу», однако и на этот раз читать ему помешал все тот же «тунеядец». Сначала перед глазами долго мельтешила чья-то знакомая физиономия, потом, вспомнив слова Самохина — «в университете учился», Аркадий Семенович даже присвистнул, что при его возрасте и внешности тоже выглядело несколько диковато.
— Ну, карусель! — сказал он себе. — Ну, цирк! Мемуары буду писать, честное слово. То меня, старую рухлядь, кидают черт-те куда на парашюте, чтобы я между небом и землей помер от страха, то вот извольте…
Потом ему стало не по себе. Карусель каруселью, но, черт возьми, этих дырок в спине у парня могло бы не быть…
Он вспомнил, как третьего дня сидел в поселковом парке и курил. Мимо прошел потрепанного вида человек, потом вернулся, похлопал себя по карманам и сел.
— А что, батя, папироской я у тебя не разживусь?
Шлендера обдало тяжелым перегаром. Он молча протянул пачку.
— Благодарствую. На пятерочку, случаем, не разоритесь?
— Зачем?
— Ну так… На пиво.
— Не дам.
— А на хлеб?
— Тоже не дам.
— Какого черта спрашиваете в таком случае?
— Это я от неожиданности, — усмехнулся Шлендер. — Давно, знаешь ли, пятерочки у меня не клянчили.
— Вот-вот… Интеллигентная душа! Нет чтобы отматерить… Стыдно за меня, да? А вы не стыдитесь, не надо, ибо мертвые сраму не имут. Алкоголик отличается от покойника знаете чем? Немногим. Он отличается неистребимой тягой к пустопорожней болтовне, но для этого ему нужна минимум пятерочка. Понимаете? А собеседник ему не очень нужен… И знаете, что в этом самое примечательное? То, что это не трагично. Нет! Это просто… так есть. И все тут… Хотите, я почитаю вам стихи? Нет? Я понимаю: стихи и перегар несовместимы, да?
— Ладно, — сказал Шлендер, поднимаясь. — Я пошел. Вот тебе рубль, держи. Только уж от стихов меня избавь.
— Спасибо… Взяточка, так сказать, да? Отступное, чтобы я вам хорошего поэта не портил, не читал его в скотском состоянии? Я оценил. А почему вы мне не скажете, что пить и попрошайничать стыдно? Это ведь модно сейчас — воспитывать.
— Алкоголики сраму не имут, ты же сам говоришь.
— Ох, и пропью я ваш рубль.
— Пей на здоровье.
— Добрая вы душа.
— Ну нет, я не добрый. Я просто не знаю, что с такими хануриками делать. Высылать вроде бы дальше некуда. Лечить? Давно ты таким вот образом?
Парень смотрел на Шлендера почти совсем трезвыми глазами.
— Давно, — легко кивнул он.
— Не работаешь?
— Когда как.
— А на какие гроши пьешь?
— Сам удивляюсь.
Шлендер снова сел, вынул сигареты.
— Кури.
— Закурю… Значит, потянуло-таки вас на душеспасительную беседу? И отчего это, скажите мне, в каждом сидит эдакая потребность вынуть из человека нутро, подержать его в руках, пощупать, а то и понюхать — посмотреть, словом, из чего он внутри сделан, а потом запихать всю эту требуху обратно… Да еще спросить — не беспокоит ли?
— Ой, ну комик ты, — рассмеялся Аркадий Семенович. — Ну, уморил! Я-то ведь и впрямь всю вашу человеческую требуху каждый день в руках держу и обратно запихиваю.