— Хирург?
— Хирург.
— Благородная профессия… Книги о вас пишут, как вы по ночам не спите. И еще пишут, как вы терзаетесь, какие муки принимаете, когда свою любимую науку и своих друзей в дерьме вымажете… Кандидат? Вид у вас кандидатский. И как? Среди вас уже есть такие, что не переходят… Ну, не переходят каждый раз на освещенную сторону улицы? Главное — вовремя перейти. Так исповедывал профессор Званцев. Вы не читали его труды, его собрание сочинений, переплетенное в иудину кожу? Нет, конечно. Он пигмей… Представьте — нагадить в аквариум с золотыми рыбками! Бр-р! Да? А жить с проституткой в чине профессора и каждый день подавать ему руку, полагая, что длань эта денно и нощно сеет разумное, доброе, вечное?.. Вы идите. Я неврастеник, как все алкаши… А рубль я ваш пропью. За упокой былых времен и как это там?.. Ладно. Хрен с ним. Точка.
Он замолчал. Лицо его теперь казалось Шлендеру молодым, даже чем-то приятным, хотя под густой щетиной просвечивала синеватая кожа давно и основательно пьющего человека.
— Расскажи подробней, — попросил Шлендер.
— Не хочу… Я их наизусть выучил, все эти подробности… В рубашку плакал, как щенок, теперь… Чего теперь рассказывать? Двадцать шесть лет, три курса университета, трудовая книжка, по которой можно изучать географию Союза… Отчим — профессор. Банально и просто, как видите. Спившееся чадо из обеспеченной семьи.
— Звать тебя как? — зачем-то спросил Шлендер.
— Геннадий.
— Помочь я тебе ничем не могу?
— А зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем, говорю, помогать? Вот ведь… тянет всех на потребительский гуманизм! Валяйте, водите меня к себе. Оденьте, обуйте. Как Жана Вальжана. А я у вас потом столовое серебро стяну. — Он грубо рассмеялся. — Помочь… Когда человеку гроб сколачивать пора, врачи его от гриппа лечат или бородавку ему на носу выводят… Чем вы поможете человеку, у которого перебит позвоночник? И потом… если он не хочет — понимаете? — не хочет, чтобы ему помогали.
Он как-то сразу сник и снова стал серым, тяжелым, старым.
— Тебе чем позвоночник сломали? Водкой? Мировая скорбь заела?
— Есть такая наука — сопромат, — продолжал Геннадий, не обращая внимания на язвительный тон Шлендера. — Так вот, меня плохо выстроили. Без учета среды. Напичкали всякими глупостями в золоченой бумажке, потом я бумажку ту развернул, а внутри — дерьмо… Вот так.
Шлендер вдруг разозлился.
— Дурак ты! Дурак и позер! Спину ему перебили, видите ли… Затасканные штучки. Никто почему-то не жалуется, что сам себе голову открутил.
— Все-то вы знаете, — равнодушно сказал Геннадий. — Мудрый вы… Ладно, поговорили, и будет. Идите своей дорогой, а то я опять сорвусь и такую вам истерику закачу… Мне не привыкать.
— Я пойду.
— Вот и идите… Закурить только оставьте, если не жалко.
Аркадий Семенович уже совсем было дошел до дома, но, постояв у подъезда, повернул обратно. Осталось что-то недоговоренное. Или недоделанное? Хотя — что? Алкоголиков не видел? Слава богу, повидал всяких и разных. И Ростана читали, и Есенина.
Парня на лавке не было.
Сейчас, припомнив все это, он снова подумал, что получилось как-то не так. Нелепо получилось. Выслушал все и ушел… А что надо было? Взять за руку, привести домой, вытереть сопли? Сам пьешь, сам и отвечай.
Так-то оно так. И все-таки — что-то не так…
14
Тебя звали Таней.
Спасибо, что ты пришла. Только… ты не давай мне спать, слышишь? Не давай мне спать, потому что во сне я говорю страшные слова, очень страшные, тебе нельзя их слушать… Когда-то, очень давно, так давно, что неизвестно — было ли это, я читал тебе «Мцыри». Помнишь? А твой голубой бант? Он еще цел?.. Знаешь, Танька, я видел его совсем недавно, вот только не вспомню где? Нет, не вспомню… Не давай мне спать… Так хорошо, что ты пришла… А это кто? Сестра! Кто это?!
— К вам отец.
— У меня нет отца.
— А я?
— Ты? Кто тебя пустил? И почему ты в белом халате, ведь он не может быть белым, на нем дерьмо… Или отмыл уже? Ну да, отмыл, конечно, ты ведь всегда вовремя все успеваешь сделать… Садись. Мне даже любопытно, что ты пришел… Погоди, я задам тебе деликатный вопрос, пока ты не начал на меня кричать. Ты уже академик? Нет? Ай-ай-ай! Седой, заслуженный, и все, выходит, даром? Как же это? Или сребреников нынче уже не платят?
— Замолчи, щенок!
— Ну-ну… Ты не кричи, тут больница, а не твоя вшивая кафедра. Ты сюда зачем пришел? Я знаю, ты пришел сказать: «Ну что, допрыгался, подонок?» Да? Ну, так я тебе отвечу: я социально не опасный алкоголик, а ты… Впрочем, ты теперь тоже так себе, потертая старая шкура… Пошел вон, слышишь? Иначе я кину в тебя графином!