Ребята оказывали ему знаки внимания по-иному.
— Ты м-молоток! — говорил уже слегка веселый Демин. — Ты на меня плюй, что я тебе тогда… слова разные говорил. Не со зла я, Гена, по дурости. Опрокинем? — И не дожидаясь компании, Демин опрокидывал, шел танцевать.
«Неужели только четыре месяца я знаю этих ребят? — думал Геннадий. — Странно…» Вот танцует Володя Шувалов, грациозный куль с руками. Парень, кажется, на выданье. Все его актрисы над кроватью исчезли. Все до единой. Кто-то из близнецов нашел у него фотографию в книге, хотел было поговорить на эту тему, но Володя сгреб его в охапку, и близнец долго сидел с высунутым языком.
Два раза в месяц Володя пишет по вечерам длинные письма. Он старательно морщит лоб, черкает, потом аккуратно переписывает крупными буквами. Письмо идет на Рязанщину, к матери. Володя пишет, что скоро накопит денег и вернется. Дальние края ему надоели, сколько можно? И на Рязанщине дел хватит. Купит машину, поставит новый дом. Так что ты, мама, не горюй.
Письма эти он пишет уже пятый год, а деньги все не копятся, оттого, должно быть, что два брата никак не могут жить на стипендию, да и сестра уже невеста, туфли ей модельные надо, платья модные.
А это Дронов. Вася Дронов. Танцует, как службу несет. Армейская выправка…
А вот близнецы. Один из них мечтает побить Рислинга, чемпиона области, другой изучает французский. Собирается в Париж. «Как можно не быть в Париже? Никак нельзя не быть в Париже. Приеду — буду говорить — а вот у нас, на Елисейских полях…»
Четыре месяца назад Геннадий вот так же сидел и смотрел на ребят. Они собрались вроде бы невзначай, но Геннадий-то знал: пришли посмотреть на нового шофера. «Смотрите, — думал он, — а я на вас погляжу… Вот ты, Шувалов, лик у тебя чистый, глаза голубые, но уж больно ты похож на одного моего знакомого, хорошего смирного мальчика, который приводил морячков к своей сестренке. Ты, Дронов, тоже ничего. Видел я таких подтянутых дубин. Скажи им перепахать Новодевичье кладбище — они перепашут… А у Лешки-близнеца личико точь-в-точь, как у того ловчилы, что мне трудовую книжку подделал…»
Вечер между тем распалялся.
— Хочу тост сказать! — объявил Дронов. — Кто — за?
— Валяй тост!
— Тост будет такой… Давайте выпьем за Герасима… Мы хоть с ним и ругаемся, а мужик он хороший. А? Кто — за?
— Мужик — сила!
— И за Пифагора!
— Ну, давай за Пифагора…
— Ловкий парень, — сказал Демин. — Знает, как надо. В глаза ругай, за глаза хвали, все скажут — вот молоток!
— Пьяный ты дурак, трезвый тоже дурак, — тихо сказал Шувалов. — Сиди уж, не рыпайся, а то тебе язык отдавят.
Демин промолчал.
Шувалов встал.
— Эй, шоферы! У меня идея. Будете слушать?
— Вали! Только покороче!
— Соревнованьице хочу заделать.
— Чего?! Вяжи профорга, кто ближе сидит!
— Тихо! Я немного во хмелю, но говорю точно, ставлю свой магнитофон и полные кассеты музыки тому, кто обставит до Нового года… — Он обернулся и подмигнул Геннадию. — Тому, кто обставит Русанова! Ясно, шоферы? Только в накладе быть не хочу. Кто желает, пусть тоже что-нибудь выставит.
— Во дает! — толкнул Геннадия Лешка-близнец. — Это, называется, профорг организует соревнование!
— Ты меня сначала спроси, — вмешался Геннадий, — может, я откажусь?
— Тебя? Ах, да… Ну хорошо, я тебя спрашиваю. Согласен?
— Согласен!
— Записывай меня! — крикнул Дронов. — Я его и без твоей музыки обставлю. Кладу на кон ружье «Зауэр»!
— Кладу «Киев»! Пиши и меня.
Геннадия охватил азарт.
— А почему ты свой магнитофон ставишь? Не пойдет! Я ставлю свой.
— Моя идея, мой и приз.
— Не пойдет!
— Слишком много магнитофонов!
— Эй, шоферы! Не базарить! Собрание все-таки…
— Чего?! — крикнул Демин. — Собрание?! Я думал, мы гуляем-закусываем. Ну дела!
— Шувалова на мыло!
— Долой бюрократов!
— Сейчас его будут бить, — прыснул Лешка. — И не дождется мать родная своего сыночка…
Когда все кончили смеяться, встал Геннадий.
— Минутку! Пусть будет Володькин магнитофон. Я ставлю свой приз — чайную розу! Настоящую чайную розу в большой синей кастрюле.
— Живую? — спросил Шувалов.
— Ясно, живую.
— Ага… Ну, ладно. Только поливай свою розочку почаще. Мне обязательно нужна свежая, чтобы…