Псы оскалили на Гинго зубы, но, видимо, приняли его за своего, поскольку ни один из них не стронулся с места. Гинго в несколько прыжков подскочил к свешивающейся руке и клыки его с размаху впились в запястье, обвитое несколькими нитками жемчуга и украшенное золотым браслетом с бриллиантами. Жемчужины хрустнули под его клыками, один клык с треском обломился о золото, и всё же собачья пасть прогрызла руку. Раздались пронзительные вопли и проклятия проснувшегося Гомбарума, но дело к этому моменту было сделано: кровавый клок императорского запястья вместе с кожей, сухожилиями, обломками костей и осколками жемчуга попали Гинго в пасть. Туда же угодил и заветный камень!
Гинго стремительно отскочил от взревевшего чародея, запрокинул голову и отправил всё проглоченное в желудок. В этой позе его и застигло оцепенение. Сделать собаку неподвижной — это всё, на что был способен Гомбарум, лишившийся вместе с камнем почти всей своей волшебной силы.
Некоторое время император ревел и корчился, сжимая здоровой рукой изуродованную конечность. Его правая ладонь держалась на сухожилиях, из рваной раны сочилась кровь. Наконец он опомнился, обратил налитые кровью глаза на Гинго, который неподвижно сидел с запрокинутой головой в двух метрах от него.
Встревоженные собаки подбежали к Гомбаруму и, почуяв кровь, принялись слизывать её с пола. Император встал с кровати и, пинками отгоняя их, приблизился к Гинго. Здоровой рукой взял его за загривок и швырнул на кровать.
— Отдай камень, проклятый оборотень, — прошипел он, наклоняясь над ним, — отдай, или я убью тебя…
Его колдовская сила иссякала, и это приводило его в ужас. Если в ближайшие две-три минуты он не вернёт себе волшебный камень, она иссякнет вся, а это означало гибель.
— Разожми зубы и выплюни его, тогда я сохраню тебе жизнь… — почти рычал он.
Он попытался просунуть между зубов собаки лезвие кинжала, но делать это одной рукой было неудобно, к тому же чары, сковавшие Гинго, начали ослабевать. Гинго уже мог слегка шевелить лапами, дёргаться туловищем и мотать головой.
Гомбарум злобно ругался. Без камня он не мог читать мыслей. Он не в состоянии был проникнуть в тайну этого неизвестно откуда появившегося пса и узнать, кто его подослал. А в том, что собака подослана, и что, скорее всего, это и не собака вовсе, а оборотень, Гомбарум почти не сомневался. Но дознаваться он будет после, а сейчас главное — вернуть Зуб Саламандры. Только с волшебным камнем он станет прежним Гомбарумом, великим и всемогущим.
Он всаживал нож в собачью шею и живот. Гинго извивался от боли, но зубов не разжимал. Заметив это, Гомбарум решил, что камень у собаки во рту. И он принялся долбить тяжёлой рукояткой кинжала по собачьим клыкам. Гинго захлёбывался в крови, пытался отползти, но Гомбарум возвращал его на место и продолжал бить.
Перед глазами слабеющего императора плыли круги, всё вокруг него качалось, кровать с собакой ходила ходуном, его рука, пытаясь проникнуть в собачье горло, несколько раз промахивалась. Наконец она всунулась в окровавленную глотку и принялась лихорадочно шарить в ней, ища камень. Но тот успел уйти глубоко в пищевод. Заревев в бессильной злобе, император вновь потянулся к кинжалу, намереваясь распороть брюхо проклятой твари, как вдруг простёртая перед ним собака судорожно изогнулась и лапы её сделались маленькими человеческими ручками и ножками. Вслед за ними преобразилось и тело. Перед Гомбарумом лежал один из императрицыных шутов — уродливый карлик со сморщенной рожицей!
Время, отведённое Гинго для пребывания в облике собаки, кончилось. Он снова стал самим собой. Но раны, которые Гомбарум нанёс животному, перешли на его человеческое тело. У Гинго были выбиты зубы, из распоротой шеи хлестала кровь, грудь была вся исполосована.
Поражённый догадкой, Гомбарум задохнулся от ярости.
— Астиальда! — взревел он. — Когда я верну камень, я убью эту мерзкую колдунью! Задушу её своими руками!..
— Нет, Гомбарум, — раздался негромкий голос за его спиной. — Тебе уже не удастся это сделать. Твоя волшебная сила изошла из тебя, и невидимая стена, окружающая Запретную Башню, исчезла. Ты видишь, я смогла войти в твоё неприступное логово.
В смертельном ужасе Гомбарум оглянулся. Перед ним стояла Астиальда, непроницаемо-холодная, в белом платье и голубой мантии, скреплённой на плече золотой фибулой. Глаза императрицы сверкали при свете рубиновых камней.
— Ты всё-таки добралась до меня… — Гомбарум, теряя силы, сделал к ней неверный шаг. — Зря я не послушал Эройю и не убил тебя ещё вчера…
Он сделал ещё шаг, потом другой. Его здоровая рука, дрожа, потянулась к её шее.
Усмешка скривила тонкие губы Астиальды. В её руке возник хрустальный флакон. Она плеснула содержимым флакона на грудь и лицо Гомбарума, и тот, заревев от боли, покрылся чёрными пятнами, которые с каждым мгновением разрастались, стремительно разъедая кожу, мясо и кости.
Он зашатался и рухнул к её ногам. Ядовитая жидкость довершила то, что начал Гинго в облике собаки. Перед Астиальдой лежал уже не колдун, а простой смертный, корчащийся в агонии, бессильный даже против её слабых чар. Спустя считанные мгновения тело некогда могущественного императора представляло собой груду горелого мяса и костей, на которую с жадностью набросились псы.
Астиальда брезгливо обошла их грызущуюся свору и приблизилась к кровати. Гинго, тихонько постанывая, лежал неподвижно. Глаза его, в которых отражались попеременно боль, ужас, восхищение и немая мольба, не отрывались от лица Астиальды.
Он попытался приподнять голову, но у него не хватило сил, и он снова откинулся, лишь губы с трудом шевельнулись:
— Я ведь не умру?… Я стану высоким и красивым?…
И тут вдруг словно дуновение ветра пронеслось над его изувеченным тельцем. Императрица замерла в изумлении, глядя, как закрываются раны на теле карлика, а само оно вытягивается, становится белым и гладким. Перед Астиальдой, распластавшись на окровавленной кровати, лежал прекрасный юноша с чёрными шелковистыми кудрями, в точности такой, какого показывала поверхность волшебного подноса.