– Ясно, – коротко отвечает Айрис и вновь упирается взглядом в могилы. Сириус тоже смотрит на них, но видит не холодные камни, а живые лица друзей. Видит, как Джеймс ерошит волосы и глупо смеется, видит, как хмурится в напускной строгости Лили. Память не дает пощады, и откуда-то из далеких лет доносится сердитый голос миссис Поттер (представляешь, я наконец назвал тебя так, как ты хотела, жаль, ты не слышишь):
– Проклятье, Сириус! Не может быть такого, чтобы она любила тебя сильнее, чем меня!
Сириусу стыдно, он зашел слишком далеко в своей любви к Айрис, и она ответила тем же, но…
– Это карма, Эванс. Ты забрала у меня близкого друга, а я заберу у тебя единственную дочь.
И забрал. Сдержал слово, которое лучше бы не давал никогда.
Я позабочусь о ней, слышите? Никогда не обижу. Буду жить ради нее. Буду за нее умирать. Закрою собою от всех бед и людей. Как бы вы ни относились к нашим отношениям, можете быть спокойны: я все сделаю ради ее счастья. А потому – покойтесь с миром.
***
Сириус хохочет над ошарашенным лицом Лунатика, а потом без перехода дает ему подзатыльник.
– Не глупи, – советует он.
– Ты на ее стороне, – тоскливо тянет Лунатик. – Сириус, не губи ей жизнь. Сам посуди: я старый, нищий, безработный, опасный… Мерлина ради, Бродяга, очнись.
Все аргументы знакомы до зубовного скрежета. Сириус к этому дню успевает набить ими оскомину и больше думать на эту тему не желает.
– Она выбрала тебя, – отрезает он. – Нечего тут обсуждать. Если ты ее любишь – то вперед.
Лунатик не слышит, вновь заводя песнь о том, что испортит Тонкс жизнь. Сириус мученически смотрит в потолок (Кричера нужно заставить его побелить), раскачиваясь на задних ножках стула (привычка с юности), и думает, что понимает Айрис.
За все эти стенания «она достойна большего, я ей не подхожу» хочется убить.
Когда поздним вечером Сириус жалуется Айрис на Ремуса-мученика, Айрис хохочет совсем как Сириус (с кем поведешься, что говорить). А, отсмеявшись, строго смотрит на него.
– Теперь ты понимаешь, что тебя ничего не должно смущать? Не нужно выбирать за другого человека и решать, кто ему подходит, а кто – нет. Я вот выбрала тебя и счастлива. Если твоя цель была – сделать меня счастливой, ты ее достиг. Если при этом ты тоже счастлив, то нет ни одной причины, по которой мы не можем быть сейчас вместе.
Сириус согласно кивает, обнимает Айрис за талию и аппарирует их в общую (давно уже) спальню.
А Ремус и Тонкс не дети. Сами разберутся.
***
Айрис сбегает из школы несколько раз в неделю. Вообще, это нарушение правил, за которое полагается отчисление, и поощрять такое не следует, но…
Но.
Сириуса восхищает непокорность Айрис, бунтарский дух – он любил это в Джеймсе, это сводит с ума в его дочери. Ему самому всегда было оранжево на правила, и он понимает Айрис. И что он ей должен сказать после всех историй о собственных бурных школьных годах? Ай-ай, Айрис, правила нарушать нельзя? Серьезно?
А еще он не в состоянии отказаться от совместных ночей. Как можно добровольно лишить себя тепла прикосновений, нежности шелковистой кожи, одуряющих запахов разгоряченного тела, мелодичных стонов, полных нетерпения и удовольствия? Рядом с Айрис Сириус чувствует себя живым, а потому молча встречает ее в холле фамильного особняка каждый раз, когда она тайком сбегает из школы под мантией-невидимкой.
Обычно она приходит глубокой ночью, и они не разговаривают. Айрис скидывает мантию, кидается Сириусу на шею, и он подхватывает ее на руки под ягодицы и целует – долго, крепко, с затяжкой. В коридоре давно нет ничего, что можно сбить телом в приступе страсти. Даже ковров нет – после того, как Айрис разок об один из них споткнулась.
До спальни и кровати Сириус и Айрис добираются сразу только в половине встреч. Кричер давно уже научился прятаться в своей каморке с приходом Айрис – его смущают все откровенные сцены, которые он наблюдает каждую неделю. Картины тоже все развешаны по пыльным комнатам, кроме единственной. Снять портрет Вальбурги, не снеся стену, так и не удается, поэтому Сириус безо всякого пиетета замазывает полотно черной краской.