И да, он больше не зовет его Джейми, только во снах и иногда ночью, когда все спят, а он лежит в кровати и таращится в полог. Джейми – это слишком лично, слишком пошло, и у Сириуса ассоциируется исключительно с собственными оргазмами.
Иногда Сириусу кажется, что и Джеймс смотрит на него как-то иначе, вгрызаясь взглядами под кожу, лаская руки, плечи и ширинку, но думать о таком опасно. Они лучшие друзья, и Сириус скорее умрет, чем откроется Джеймсу. Он не готов терять самое дорогое, что у него есть, ради сексуального удовлетворения. И он срывается на всех доступных девчонок, и Джеймс восхищенно цокает языком:
– Перед тобой ни одна не устоит, да?
Не устоит, хочется согласиться Сириусу, но просто потому, что ему на них на-пле-вать. Они не интересны, они лишь замена, акт отчаяния, попытка утопить желание. Сириус не может (не может, не может, не может!) сказать Джеймсу: Джейми, извини, я тебя хочу до боли в яйцах и звезд перед глазами.
А потом до Джеймса доходит (Сохатый, ну как есть олень!), что ему нравится Эванс. Та самая Эванс, которую он всячески задирал с первого курса школы. Это фиаско, Сириусу хочется истерически хохотать (он вообще в последнее время начал хохотать не вовремя, как безумец).
– Сохатый, ты обломал себе все, что только мог, – он хлопает Джеймса по плечу, чтобы поддержать, но Джеймс не откликается. У него упертое (очень-очень знакомое) выражение на лице, и Сириус понимает, что Эванс попала. И он сам тоже.
Сириус привычно поддерживает Джеймса, мысленно кляня рыжую грязнокровку и невольно вспоминая матушкины уроки проклятий. Он замирает каждый раз, когда влюбленный в Эванс Джеймс зовет ее на свидание, и облегченно выдыхает, слыша категоричное «нет!». Сириус не знает, как ему быть. Он мечется между «помочь другу завоевать девчонку» (трахнет он свою рыжую, перебесится и успокоится, запретный плод всегда сладок) и «сделать все, чтобы Эванс и смотреть не смотрела на Джеймса». Последний вариант отвратителен, и Сириус запрещает себе о нем думать, но дикая ревность выжигает кровь изнутри, Сириус беснуется, срывается, почти убивает Сопливуса, попадает на ковер к директору и едва не вылетает из школы за «садистские наклонности».
Сириус непримиримо молчит, гадая, куда он пойдет без С.О.В., но Дамблдор лишь качает головой, разглядев на дне сириусовых глаз истинную причину срывов.
– Любовь – великое чувство, мой мальчик, но оно не должно нести разрушение, и в нем не может быть эгоизма. Подумай об этом.
Сириус думает всю ночь, а утром принимает тяжелейшее для себя решение не мешать Сохатому (на помощь он в себе силы так и не находит).
***
Домой он возвращается на взводе и в итоге не проживает рядом с предками и недели. Сириус посылает на хуй брата и родителей, с приклеенной улыбкой выслушивает форму отречения от рода, произнесенную дрожащим от гнева отцовским голосом, собирает вещи и отчаливает прочь. Ему не к кому идти, кроме как к Джеймсу, и тот встречает его на рассвете на пороге дома, сонный, взъерошенный и уверенный в правильности происходящего.
– Идем. Спать пока со мной в комнате будешь. Родители просили только дом не разнести им, потому что ремонт они не планировали… – Сохатый не затыкается ни на секунду, и Сириус счастливо выдыхает, чувствуя, как его отпускают невидимые тиски.
Впереди все лето (целое, мать его, лето!), мать выжгла его с гобелена и запретила возвращаться (как будто кто-то собирался), а грязнокровка Эванс где-то в маггловском мире. Это лето принадлежит только им двоим – Джеймсу и Сириусу.
И оно поистине прекрасно. Сириус летает до дрожи в руках (под вечер от напряжения он уже не может управлять метлой, но чувствует себя так, словно находится под кайфом), купается в реке и даже ловит рыбу, и целый день, от рассвета до рассвета, рядом находится его Джейми.
Сохатый выглядит до неприличия счастливым и почти не вспоминает об Эванс, и Сириусу кажется, что все у них получится. После школы будет взрослая жизнь, они поступят в Аврорат, снимут квартиру и будут жить вместе – только вдвоем, без Лунатика и уж тем более без Хвоста.