Затем Берканьи начал расспрашивать Германа о его занятиях и планах, о студенческой жизни в Галле, о задачах буршества и пожелал узнать имена наиболее влиятельных профессоров. Он говорил необыкновенно быстро, переходя от одного предмета к другому, так что Герман не имел ни малейшей возможности обдумывать свои ответы. Берканьи, при своей опытности и знании людей, очень скоро составил себе безошибочное понятие о молодом немце; он убедился в его совершенном незнании действительной жизни, при крайнем идеализме и склонности к мечтательности. Он ясно видел, что Герман не мог быть прусским политическим агентом и решил в уме, что хорошо было бы обратить в вестфальского шпиона этого простодушного идеалиста. До сих пор он напрасно искал человека, который, по его мнению, годился бы для литературного шпионажа.
— Мне очень нравятся ваши взгляды и суждения, — продолжал Берканьи. — Таких молодых людей, как вы, нет в Касселе! Я с каждым днем все более убеждаюсь, что немецкая литература представляет неистощимый и разнообразный материал и только недостает зодчего, который бы создал из этого на вечные времена нечто стройное и целое — «monumentum аеге perennius», как выражается Гораций. Это было бы как бы resume того, что дало ваше национальное образование. Существование французского двора в Германии само по себе может благотворно отразиться на вашей литературе; французы внесли бы в нее свою долю умственного богатства. Но, к сожалению, непреодолимым препятствием для взаимодействия обеих литератур служит ваш язык, изучение которого для нас крайне затруднительно, скажу более — невозможно. Вследствие трудности языка немецкая нация стояла до сих пор особняком в Европе. Теперь, когда мы победили Германию, мы не можем долее игнорировать ее литературу, и поэтому мы ищем людей, которые бы помогли нам познакомиться с ней. Наш король желает этого, а для достижения такой благой цели мы не будем жалеть денег… Что можете вы возразить мне, господин доктор? Вы приехали вовремя в Кассель, вас ожидает здесь блестящая карьера!..
Взгляд, высказанный Берканьи, не был новостью для Германа и не удивил его. Такие идеи распространялись даже немецкими учеными и дипломатами и находили некоторое сочувствие в публике в это печальное время общего упадка духа, когда люди, не чувствуя в себе достаточно сил для протеста, искали успокоения в бесплодных мечтаниях. Герман еще не перешел того юношеского возраста, когда сердце готово увлекаться всякой идеей, облеченной в блестящую оболочку трескучих фраз, и не спрашивал себя, что кроется в ее основе. Ему было несколько странно слышать все это от француза, но и тут он увидел только справедливое признание великих заслуг его соотечественников в области мысли.
— Благие намерения вестфальского правительства глубоко радуют меня! — воскликнул с живостью Герман. — Немецкие курфюрсты и короли, за исключением немногих из них, не избаловали нас особенной благосклонностью к нашей литературе. Сам Фридрих Великий дискредитировал ее у французов, хвалясь тем, что не читает ни одной немецкой книги. Но это не помешало нашей литературе сделаться великой и могущественной, к ней вполне подходит прекрасное французское выражение: «La republique des lettres». Если ей можно пожелать большего совершенства формы, то французской литературе не мешало бы приобрести большую глубину со стороны мысли и содержания. Обе великие нации, связанные теперь блестящей лентой Рейна, призваны понять и пополнить друг друга, недавняя ненависть может перейти в обратное чувство…
Эти слова вызвали улыбку на лице Берканьи.
— Вы улыбаетесь, — сказал Герман, — но, как вам известно, еще Карл Великий господствовал над обеими нациями, он как бы провидел огромную империю, которая, тысячу лет спустя, создалась при Наполеоне. Мне кажется, что сам Наполеон, основывая смешанное Вестфальское королевство, имел в виду сделать из него очаг для объединения двух наций…
— Как глубоко и основательно поняли вы задачи нашего правительства! — сказал Берканьи тоном, в котором более тонкий наблюдатель, чем Герман, увидел бы явное нетерпение. — К сожалению, масса всяких дел лишает меня возможности долее и чаще беседовать с вами. Вы должны непременно получить кафедру в Геттингенском университете, и вы получите ее. Я сам буду хлопотать об этом, а пока у вас будет здесь приятное и выгодное занятие, которое вполне соответствует вашим способностям. Мы должны начать с ближайшего, чтобы не усложнять дела, я прежде всего приступлю к точному исполнению приказаний нашего короля. Видите ли, мне поручен надзор… нет — это не подходящее выражение, — я должен следить, насколько литература согласуется с политикой, главная задача которой счастье народов. Император Наполеон ясно видит, что немецкая мысль по эту сторону Рейна представляет силу, с которой он должен считаться. Известны ли вам слова Наполеона: «Свобода мысли — завоевание нынешнего столетия; я хочу иметь свободную прессу, но желаю также знать, какие мысли и идеи бродят в головах!»