Оба значения подходили к ней как нельзя лучше.
Ее роскошные золотистые волосы, живое личико, очаровательная улыбка мелькали на всех государственных церемониях. Высокая, изящная, но в то же время с женственно округлыми формами, немного загадочная в своих белоснежных нарядах, Ладорита, выпархивая из мерседеса последней модели, благословляла спуск на воду кораблей, открывала благотворительные мероприятия, закладывала первый камень в строящиеся муниципальные объекты, перерезала ленточки, посещала больницы — ее можно было видеть повсюду. В ее честь назывались школы, футбольные команды, железнодорожные станции и новорожденные девочки. В глазах населения в женской иерархии она занимала место сразу вслед за Царицей Небесной, которой она самолично возлагала белые лилии в месте поклонения во время церковных торжеств.
Все это было частью великолепного театрального действа.
Так уж получилось, что дочь Бетт Вест — актриса, не умеющая играть; певица, не умеющая верно спеть ни одной мелодии; красавица, так и не завоевавшая титул «Мисс Америка», — в конце концов нашла свое истинное предназначение: быть обожаемой.
Ладорита — то есть Кимберли Вест-Дюмен.
— Все что от меня требуется, — изумлялась она, — это просто существовать!
Однако если в общественных местах она олицетворяла собой девственную чистоту и скромность, в частной жизни ее окружала роскошь. Где бы они ни появлялись (а молодая пара все время разъезжала — то в горы покататься на лыжах, то по магазинам, то по гостям), они выглядели так, что им могли бы позавидовать самые именитые и богатые личности эпохи Ренессанса. Увидев Ким, приехавшую на какой-нибудь бал, одетую по последней моде в шикарный наряд от Диора, с украшавшими ее белоснежные руки, шею, уши изумрудами (или бриллиантами, или кроваво-красными рубинами), не подготовленный к такому зрелищу человек мог запросто превратиться в соляной столб.
Но сама Ким не могла не признать, что быть образцом непорочности для нищих и обездоленных и одновременно задавать тон в великосветском обществе совсем не просто.
Она вставала рано, завтракала вместе с детьми и приступала к выполнению ежедневной программы. Прежде всего — час занятий аэробикой, потом — час массажа, потом наступало время принимать ванну, одеваться, делать маникюр, причесываться в соответствии с предстоящими протокольными мероприятиями…
Будучи внутренне дисциплинированной и последовательной в достижении цели, Ким в конце концов добилась ухоженности и подтянутости, свойственных ее кумирам — Принцессе Грации и Эвите Перон. Она никогда не жаловалась на то, что это требует бесконечных и огромных усилий, хотя у нее было много других обязанностей помимо ухода за собственной внешностью: она ведь была и Ладоритой, и женой Тонио, и дочерью Бетт, и матерью двух очаровательных близнецов…
В самом начале Ким просто получала наслаждение от своего нового общественного положения и богатства. Теперь же, по прошествии пяти лет, жить по-другому стало для нее физически невозможно. И все-таки, хоть чувство новизны несколько притупилось, приятные моменты остались.
Иногда, входя в модный салон одежды или трехзвездочный ресторан и видя, как обслуживающий персонал из кожи вон лезет, стараясь ей угодить, она вспоминала дешевые комиссионные магазины своей юности и пиццу ценой в один доллар. Как меняются времена! Теперь же она только и слышала вокруг: «Да, мадам. Сию минуту, мадам. У мадам такой исключительный вкус!» Конечно, когда ты — Ладорита с миллиардным состоянием, трудно ухитриться сделать что-нибудь не так…
Ее отношения с Тонио катились по наезженной колее: Ким продолжала быть идеальной женой — верной и понимающей, а Тонио продолжал вести привычный для него образ жизни со всеми, как она их называла, «отклонениями», присущими мужской натуре.
Для нее все это перестало быть важным: если нельзя что-то изменить, значит, нужно с этим смириться. Ким утешалась мыслью, что муж ни за что не оставит ее до тех пор, пока она будет должным образом выполнять свои обязанности.
С годами она выработала разумный взгляд на его похождения: они затрагивали его «эго», но не сердце. Она была его женой, его настоящей любовью, и хотя она больше не надеялась на возобновление тех доверительных отношений, которые были между ними в самые первые дни и ночи супружества и которые доставляли ей такую чистую радость, она испытывала к нему глубокую привязанность. Тонио ничуть не растерял своего обаяния, умения нравиться. Когда он бывал в радужном настроении, то баловал ее как Наполеон Жозефину.