Яркое солнце и теплый ветер сушили одежду и слезы людей народа Лет. А вокруг белел тонкий волнистый песок бледно-бирюзовых дюн и высились древние сосновые рощи с калеными звонкими стволами: ветер играл в них, как на гуслях.
— Прекрасней этой страны нет. Вот она — земля нашей души! — сказали Отцы летов. — Здесь мы останемся навсегда.
Теперь настал черед говорить о кочевых людях племени Хирья-Хай. Давным-давно, уже никто не помнит когда, на отчую их землю вторгся неприятель, такой могущественный, что самые храбрые из мужей вынуждены были отступить перед ним, и не стало у них более места для того, чтобы вкопать сваи дома и шест для привязи скота. Так вышли хирья на все дороги мира. Мужчины хранили себя для защиты племени, и не было у них иной заботы и иного ремесла, кроме воинского: ковать железо и владеть им, укрощать диких жеребцов и объезжать укрощенных, учить собаку охранять и медведя — оберегать. Желание украсить меч или кинжал сделало из них прекрасных ювелиров, привычка ладить со своими младшими — братьев всему живому на земле. А женщины их, держательницы семейного огня и устроительницы родовой судьбы, пели и плясали, гадали по руке, по донцу чаши и по бараньей лопатке, разводили на кофейной гуще и чаровали глазами и голосом — и как никто знали людей, ибо через многие людские толпы прогнала их темная звезда. Оттого не родилось на широкой земле никого свободнее, красивей и добрее хирья!
Их обзывали ворами и еретиками, пытали, рубили им руки и клеймили тело железом, потому что на душу их нельзя было наложить рабского клейма и не было их уму запрета для любой мысли, а сердцу — для любви и животворного смеха надо всей лживостью мира. Не было у них иного бога и иного служения, кроме Пути, по которому они шли под дождем и снегом, ветром и солнцем, проклятиями и поношением, не спрашивая, куда он приведет.
Так гнали их по свету до самых крайних каменных столбов, которыми кончается земля живущих — Симплегадами звал их в старину один народ и Вратами Мелькарта — другой. Между скалами, что отвесно обрывались в соленую воду, клокотала вода во время прилива, а дальше расстилался бескрайний океан.
Когда уже не стало места для всех хирья и народ столпился на вершинах столбов (вот как мало их стало теперь), седой жрец-вайда, борода которого ниспадала на грудь серебряным руном, достал из ковровой своей сумы круглое бронзовое зеркало. Древней работы было оно: сначала дано было это искусство хирья, от хирья научились ей суны, а спустя еще столетия — весь мир. Два рогатых змея-дракона держали сияющий диск, на его обороте изображена была юная Мать Всего Живого с ореолом из звезд над головой, солнцем в косе и полумесяцем над ногами. Старинное хитроумие состояло в том, что если осветить зеркало спереди неким особенным образом, изображение на нем вставало между светом и бронзой, как живое.
Старик обмахнул зеркало пуком ароматной травы, зажег тонкую коричневую свечу со сладким запахом и прикрепил ее так, чтобы низкое вечернее солнце, падающее на ту сторону моря, вместе с нею отразилось в диске. И так сказал:
— Пресветлое Солнце-Кгаморо! Вот, изгнали твоих детей отовсюду и запретили им все пути земные. Просим тебя, дай им свой путь, верный путь, как всегда давало!
Солнце зажгло свечу, ударило ее лучом в середину зеркала, и в это самое мгновение широкая, золотая с алым полоса легла на волны, Конец ее стлался хирья под ноги, как ковер. Свеча догорела и погасла, но в ответ солнцу засветилось изображение на зеркале и поднялось из него.
И все хирья, как были — с конями в поводу или впряженными в повозки, крытые холстом; верхом в седле или в колыбели из платка, натуго примотанного к материнской груди; цепляясь за юбку матери или опираясь на посох, — все сошли со скал на золотую царскую дорогу и пошли по воде, аки по суху.
Рассказывают доподлинно, что на этом пути никто из них не испытывал голода или жажды, не снашивалась их одежда и не стаптывалась их обувь. «Значит, этот путь и взаправду наш, если оберегает нас, пока мы на нем», — думали все. Толща воды была подернута маслянистым шелковым блеском, и волны перекатывались под ним, как мышцы огромного, доброго зверя. Временами на горизонте появлялся парус или целая флотилия; однако хирья оставались невидимы для мореходов.
Многоцветные дива морские открывались им в глубине, когда ясный день просвечивал ее насквозь: среди ветвистых коралловых садов расцветали полупрозрачные хризантемы, рыбки шныряли между них, как ожившие пестрые листья, дельфины перекидывались в лапту морским ежом, то и дело вылетая с ним на поверхность; стороной неслась меч-рыба, пропарывая морскую ткань зубчатым носом, и поспешала за ней рыба-игла, штопая океан двойным стебельчатым швом — чтобы красивее было. Русалка, завесивши лицо зелеными волосами, доила морскую корову, а рядом осьминог то собирался в щепоть и несся в воде, нанизав себя на ее же струю, то извивался всеми своими восемью руками, в каждой из который был кусок коралла иного цвета: видно, хотел понравиться русалке.