Сеть глобально влияла только на мир обыкновенных обывателей: монастыри с их натуральным, кондовым хозяйством не включались в игру из принципа, а сумасшедшеньких и включать никто не пробовал, но по слухам, они от того не сдыхали и даже более. Ну, на то они и аутсайдеры, чтобы выживать.
Да, поговаривали еще, что побочным следствием Сети было то, что наш мир свернулся, замкнулся в себе, как и следует по общей теории относительности Эйнштейна, и Высокие Горы стали недоступны. Но поскольку не находилось ни одного, кто с ними хотя бы рядом постоял, разговор этот был несерьезный. Вот на морском побережье горы были — это да. Не очень, правда, высокие.
А третья мифическая повесть касается моей собственной наполовину сказочной персоны.
Я плод законного брака между каскадером и зооботаником. Мамочка пленяла нашу изнеженную публику головоломными и зубодробительными трюками на редких в нашем мире чистокровных арабских англичанах. (Экзотические номера: казацкая джигитовка, охота ковбоя на бычка с одним только арканом в мускулистой руке, среднеазиатский кок-пар, западноевропейский стипль-чез в сугубо сольном исполнении и прочее.) С моим будущим, так сказать, папочкой она познакомилась именно на этой почве. Он, правда, больше был по всякой мелочи — кошечки там, собачки. Но ему необходима была монета для неких темных биоэкспериментов, и ради этого он согласился вожжаться с женщинами и лошадьми. А желтяка у мамочки было навалом. Но вот зачем ей понадобилось покупать на свои кровные (костные, мышечные и черепно-мозговые) денежки поношенного педика голубых кровей — уму непостижимо. Свою отчетливую голубую ориентацию он проявлял двояко: на дух не терпел противоположного пола и по внутреннему складу натуры было голубем. В нашей квартирке элементарная пластиковая мухобойка числилась по разряду смертельного оружия. Была ли удовлетворена воинственная дева, наблюдая, как ее семейное пристанище неуклонно обрастает полированными и инкрустированными бидермайерами, китайским зеленым, японским синим, саксонским алым и белым фарфором, резаным хрусталем дягилевских мануфактур, японскими объемными картинами из шелковой глади, лабрадорскими коврами толщиной в мужскую ладонь, поставленную ребром… говорите, опять вру? Со мной бывает.
— Это сейчас почти ни во что не ставится, малыш, — говаривал папочка. — Обходится в сущие пустяки. Еда дороже, А уж медицинские препараты и тонкие химические технологии для моих опытов…
Ладно, это все было терпимо, да вот моей будущей маменьке почему-то приспичило размножиться: для-ради то ли моды, то ли респектабельности. А поскольку папенька наотрез и категорически отказался принять участие в эскападе, связанной с моим зачатием, заявив, что пускай-де другие из его рода-племени усердствуют на чуждом для него поприще, а он подписал платонический брачный договор и обязан его соблюдать, — постольку я возник в некоей пробирке (автор пожелал остаться неизвестным) и чуть позже был водворен на свое законное место хирургическим путем. Впрочем, далее все происходило рутинным и старозаветным путем, и роды происходили без малейшей изюминки — даже не в воду.
Как ни странно, и детство у меня было вполне заурядное: я имею в виду — такое, как в старых книжках про маленьких леди и маленьких джентльменов, юного лорда Фаунтлероя и Ути, сына Белой Тучки. Лет до пяти я рос и развивался в домашних условиях. Благодаря стараниям папаши в нашей пятикомнатной халупе поддерживался кружевной уют и вопиющая медицинская стерильность. Сам он был тоже чистюля жуткий: псарней и виварием от него, положим, временами наносило, однако ненавязчиво и на очень короткое время — пока до ванной не добежит. Зато мать вечно сопровождал крепкий аромат конского и ее собственного пота, кожи, дыма, морковки, яблок, дегтя и скипидара. После своих тренировок она врывалась в дом под старомодный малиновый звон шпор и звяканье трензелей, кожаный скрип тяжелой сбруи и небрежный контральтовый напев «Мимолетного вальса». Ее голос наполнял квартиру, как море — раковину: трепетали стеклянные бомбошки на люстре, позвякивали фарфоровые статуэтки на серванте, гулко отзывалась им антикварная бронза на каминной полке. Вихрь от ее сквозного движения проходил, шевеля парчовые занавеси окон и дверных проемов, вздымая оборки на мебельных чехлах, которые вышивал болгарским крестом сам папочка. Он собственнолично выплывал ей навстречу в фартучке брюссельского кружева, волоча за собою шлейф изысканнейших кухонных запахов.