Лес был родным. Пальцы гладили шершавую кору елей, босые ноги проваливались в мох и пожелтевшую хвою, и малейший шорох был исполнен смысла и значения, и ветер, вдруг продиравшийся сквозь плотные тяжелые ветви откуда-то сверху, приносил облегчение и обещание тепла и солнца. Как-то раз бабушка Кейза спросила, не страшно ли Марике в Лесу одной. Она только удивленно фыркнула. Это был ее Лес. Чего в нем бояться?
Другое дело — деревня. Марика не любила туда ходить. Всякий раз, когда мама или бабушка Лагит посылали ее, она надувала губы, хмурилась и плелась нога за ногу. Тогда мама открывала дверь и кричала вслед, что отшлепает Марику заговоренным веником, если та сейчас же не поторопится. Однажды Марика уже познакомилась с этим загадочным предметом и больше пробовать не хотела, поэтому она тут же пускалась бежать со всех ног и влетала в деревню, задыхаясь, с раскрасневшимся от бега лицом и спутанными черными патлами вместо волос. Марика старалась провести там как можно меньше времени и сразу же стремглав мчалась домой, под сень родных живых елей. Деревня была пристанищем мертвых деревьев. И странных людей.
Марика давно поделила все человечество на «своих» и «чужих» по одному простому признаку — запаху. «Свои» пахли просто и понятно — Лесом, хвоей, дымом, козьим молоком, горячими лепешками, сушеными травами. Чужие пахли по-разному, но всякий раз их запах недвусмысленно предостерегал — осторожно! Держись подальше. Не стоит ждать ничего хорошего.
«Своими» были мама, бабушка Лагит, бабушка Кейза и Тур Кийри, староста Оры. Он, правда, порой источал очень странный, резкий и сладковатый запах — но Марика заметила, что в такие дни Тур был особенно добродушным и веселым, а значит, это был правильный запах. К тому же мамины руки пахли точно так же после того, когда она готовила целебные настойки. Значит, этот запах тоже был своим.
Марика остановилась на узкой тропинке и глубоко вдохнула. В нос ударил сильный грибной дух, она поморщилась, а потом машинально глянула под ноги. Тропинка была пустой. Марика сорвала травинку и задумчиво пожевала кончик, посмотрела наверх, щурясь от солнца, которое плотные ветви дробили на тысячи пляшущих бликов. Бросила травинку и помчалась что есть духу, перепрыгивая через корни и ямы, проносясь сквозь крапиву так быстро, что та не успевала ее обстрекать. Когда Марика добежала до хижины бабушки Кейзы, она резко остановилась и долго стояла, прислушиваясь к Лесу. Бабушка всегда спрашивала, что слышно в Лесу. Надо было подготовиться.
Но в Лесу не было слышно ничего особенного, поэтому Марика подошла к низкой двери и тихонько постучалась.
— Входи, Волчок, — раздалось изнутри.
Марика облегченно вздохнула. Порой, когда бабушки Кейзы не было дома, приходилось ее дожидаться, и сидеть одной в этой хижине Марике не очень нравилось. В отличие от их дома, у бабушки Кейзы все всегда было вверх дном. Вещи как будто нарочно сбегали со своих мест и оказывались совсем не там, где ты ожидал их увидеть. Добро бы это были обычные вещи, вроде поварешки или перловой крупы. Но однажды Марика обнаружила в кружке молока сушеный змеиный глаз. Здесь всегда надо было быть начеку.
Сейчас бабушка Кейза ничего не варила — это тоже было хорошо. Если она занималась приготовлением зелья или отвара, и думать было нечего о том, чтобы поболтать или просто о чем-то спросить. А какой смысл приходить в гости, если ты ни о чем не можешь поговорить? На дохлых мышей Марика могла вдоволь насмотреться и у себя дома — вот только там они висели аккуратными связками, привязанные за хвостики к потолку, а не валялись прямо на столе рядом с недельными лепешками.
Марика плюхнулась на лавку и схватила лепешку со стола, стараясь не смотреть на крохотные лапки мышей, скорбно сложенные на груди.
— С чем пожаловал, Волчок?
— Бабушка, почему ты называешь меня Волчком? — Марика принялась грызть черствый край, болтая ногами.
Кейза вздохнула. Это вопрос она слышала постоянно — всякий раз, когда Марика прибегала к ней, она задавала один и тот же вопрос. Но не могла же Кейза ребенку объяснить все про хедийе, Данное имя, про жертвы и приношения, про служение и свободу…
— Я тебя так называю, потому что ты — Волчок.
— Но я девочка!
— Ты девочка-волчок.
Марика надулась. Каждый раз она надеялась, что бабушка все-таки придумает что-нибудь новое.