— С тем же успехом ты можешь это узнать и сейчас, — сказала она. — Люди всегда будут тебе завидовать. Так будет до конца твоих дней. Если высоко держишь голову, кто-нибудь непременно в нее выстрелит. Так, дорогая, устроен мир. Привыкай.
Всю дорогу Каро наматывала на пальчики оставшиеся локоны.
Каро нравились маленькие вещицы. Крохотные стеклянные зверюшки, сова, вырезанная из персиковой косточки, гномьи стульчики и столики. У нее коллекция, она выставила ее на подоконнике. Идеальная планетка — большой мир не тронет, не разрушит.
Больше всего на свете ей хотелось кукольный домик, но Зоэ говорила, что пока не получится, хотя у Каро скоро день рождения, пять лет. Полно вещей, которые пока не получаются. Это потому что дела идут неважно.
— Это временно, — всегда прибавляла Зоэ. — Но ты же понимаешь, как оно бывает. У директоров по кастингу короткая память, а клиенты не особо знамениты своей преданностью.
В основном Каро не понимала, но кивала и хмурилась.
Кое-что она, однако, понимала. Она знала, что ее мама — агент, поставляющий детей для съемок в кино и на телевидении. Большей частью Зоэ работала дома, не отрываясь от телефона. Но в Голливуде у нее была собственная контора, частенько, если не удавалось задешево нанять какую-либо девчонку, чтобы посидеть с Каро, они отправлялись туда вдвоем.
Контора называлась “Детишки Зоэ”. Раньше Каро обижалась — она хотела быть единственным ребенком Зоэ. Теперь Каро понимает, что это все понарошку. Ни один из этих детишек для Зоэ ничего не значит — одна Каро.
— Но когда-нибудь одна из этих крошек сделает нас богатыми, — заверяла ее Зоэ. Потом вглядывалась в Каро. — Может, это будешь ты!
Судя по всему, Каро это не грозило. Она ходила на прослушивания, но пока ничего не складывалось.
Ей было, по правде говоря, все равно. Неплохо бы переехать в Беверли-Хиллз и получить кукольный домик, но не так уж это важно. И сейчас неплохо.
Но она часто расстраивалась по поводу Зоэ. Обычно, когда дела шли совсем плохо, Зоэ пожимала плечами и говорила:
— Не бери в голову, малышка, все образуется. — Однако иногда ее настроение падало, и все вокруг становилось таким тусклым, что Каро приходилось обхватывать мать руками и вселять в нее свою детскую животворную силу. А когда не помогали ни объятия, ни полбутылки джина с тоником, Зоэ удалялась в соседнюю комнату и лежала там часами в полутьме.
В последнее время каждое утро было таким: она не хотела ни одеваться, ни готовить завтрак, ни есть, ни пить, ни общаться с дочерью — просто лежать, распростершись на кровати.
Каро терпеливо ждала, когда матери станет полегче и послышится привычный шум. В такие дни Зоэ выглядела очень бледной — только красные пятна на щеках. Она заглядывала в холодильник, чертыхалась, увидев, что там пусто, и командовала:
— Собирайся, Каро! Едем за провизией. Но на этот раз без печенья и ананасов.
Да, печенье и ананасы можно покупать, лишь когда бизнес не катится вниз.
Офис Бренвуд Морт был тесен и весь пропах ароматным мылом. Там было свежо, уютно, но главное, что Зоэ и Каро приняли ласково, чуть ли не с распростертыми объятиями. Все девушки на входе, в коридорах и секретарши в приемных, вероятно, давно знали Зоэ, а с ее дочуркой просто мечтали познакомиться. Все они на один лад говорили, какая Каро хорошенькая и что ей суждено стать великой кинозвездой.
Проходя на обратном пути мимо автомата, выдающего конфеты, Каро не решилась попросить у матери монетку. Но зато задержалась у другого, гораздо более соблазнительного, откуда при удаче могли выпасть игрушки. Там за стеклом среди красочных пустяковин виднелся медвежонок размером с ручонку Каро — такой крохотный и такой желанный.
У Каро перехватило дыхание. Она не могла сдвинуться с места.
— А ну, топай. Топ-топ… — Зоэ не очень на нее рассердилась, но все же была настойчива. — Мне к трем надо быть в банке, а движение на дороге — сама знаешь какое.
Каро ударилась в слезы. Она знала, что ее сейчас же уведут прочь, а потом будут ругать и, может быть, даже отшлепают, но ей было все равно.
Она указала дрожащим пальчиком:
— Посмотри на этого медвежонка, Зоэ.
И что удивительно, Зоэ ее послушалась. Она взглянула на медвежонка, потом на дочь, и Каро увидела, как странная улыбка, похожая скорее на страдальческую гримасу, исказила ее лицо.
— Вот, черт побери, — произнесла она тихо и кликнула управляющего: — Вы не будете так любезны открыть витрину, чтобы мы смогли потрогать то, что там внутри.
— Боюсь, ничего не выйдет, — сказал управляющий огорченно. — Это не моя собственность. У меня даже нет от нее ключа.
Последовала долгая пауза.
— Что ж, ладно. В таком случае разменяйте мне это на центы.
Широким жестом она вручила ему двухдолларовую бумажку.
Каро глядела на мать в изумлении. Два доллара! Это когда их дела совсем плохи!
Каро дожидалась в абсолютном молчании. Она только изредка поглядывала на мать — не выкажет ли та нетерпения и не передумает ли за столь долгое время. Но Зоэ сохраняла на лице улыбку, печальную и отрешенную, словно она улыбалась своим каким-то мыслям.
Полчаса они кидали монетки в автомат. Им выпадали мячи и ракетные корабли, шоколадки, стеклянные шарики и пластмассовая бижутерии. Каро украдкой бросала взгляд на настенные часы. Она не разбиралась в цифрах и стрелках, но помнила, что Зоэ должна быть в Бэрбанке в три. Вероятно, сейчас уже почти три или даже больше. Каро принялась совать в щель монеты одну за другой в страхе, что Зоэ вспомнит про время и скажет, что им пора уходить.
Но наконец медвежонок выкатился по желобу в корзинку. Самый замечательный мишка на свете!
Зоэ выхватила его первой. — Мой медведь! — заявила она, но Каро знала, что Зоэ просто шутит, и в восторге вскинула ручонки. Зоэ вместе с медведем прижалась к дочке. От нее шло тепло, пахло духами и косметикой, и таким же теплым и восхитительно пахнущим был медвежонок.
Зоэ взглянула на опустевший автомат и на груду сокровищ, выигранных ими.
— Ты возьмешь что-нибудь из этого? — спросила она у дочери.
Каро отрицательно мотнула головой. Зоэ обратилась к управляющему:
— Я знаю, у вас есть внучата. Пожалуйста, передайте им все это от нас с наилучшими пожеланиями.
Когда они выходили из конторы, она поглядела сверху вниз на маленькое существо, вышагивающее рядом.
— Иногда и тебе можно пожить в свое удовольствие, — сказала она, ущипнула нежное ушко дочери и улыбнулась чему-то своему, далекому и непонятному.
Каро уже семь. Она читает лучше всех в классе и лучше всех играет в мяч. Она высокая, у нее замечательные волосы. Она любит надевать корону, точно принцесса, или венок из листьев, словно вышла из сказки. Когда вырасту, буду медсестрой, думает она. Да и Зоэ, кажется, почти перестала надеяться, что Каро все же попадет в какую-нибудь рекламу.
Как-то в пятницу вечером девочка сидела на полу в комнате, раскладывая паззлы. Внезапно с кухни вбежала Зоэ:
— Телефон звонил?
— Нет, — ответила Каро. Уже в третий раз за вечер мать задавала ей подобный вопрос.
Зоэ явно очень нервничала. С полудня она не находила себе места. Сначала она накрасила себе губы кирпично-красной помадой, потом обкусала их в волнении и снова навела марафет. После обеда она смешала и проглотила три стаканчика светло-коричневого напитка вместо обычных двух. Каро спросила у нее, вкусно ли. Зоэ сказала, что нет, что это похоже на лекарство, но снимает напряжение.
— У меня тоже напряжение, — заявила Каро. — Можно мне попробовать?
Зоэ была шокирована. Нет! — сказала она и выплеснула свой напиток в раковину.
На следующий день Каро в гостиной смотрела какой-то сериал, когда в дверях появилась Зоэ, бледная, с красными пятнами на лице.
— Мы сегодня приглашены на ужин. В совсем новое место.
— А кто нас пригласил? — Каро от неожиданности села.
— Его зовут Джек. Он — режиссер. Я хочу, чтобы ты надела свое желтое платье.
Ресторан находился в Беверли-Хиллз и назывался “Луалу”. Он был расписан под полинезийскую деревню с травяными хижинами, с воткнутыми в землю копьями, с миниатюрными водопадами и цветущими растениями, имитирующими тропический дождевой лес. В таком чудесном ресторане Каро еще не бывала.