Смущали меня только иконки на тумбочке, возле маленькой кроватки. Это не больничные, их принесли родители Гриши. Я понимал, понимали все медсестры и врачи, что Гриша не уйдет домой с родителями. Гриша будет лежать в этой самой кроватке, под нагревающей лампой, в голубенькой шапочке, розовых носочках с вишенками до самой смерти. Родители в это не верили. Они говорили с ним, приносили игрушки и клали в кроватку рядом с Гришей. Приходили они каждый день. Всегда вдвоем. Иногда приходила бабушка. Она меняла иконки на тумбочке, будто разочаровывалась в прежнем святом и приносила нового, надеясь на его поддержку. Стоит ли говорить, что святой не помог. Мозг не вытеснил гематому. Мальчик умер спустя месяц.
Мне было очень жаль родителей, жаль их усилий и надежд. Жаль и Гришу, тело которого прожило около года, а разум так и не родился. Но когда смерть становится спутником профессии, нельзя ее пропускать через себя. Мы делали, что могли с тем, что имели. Добросовестно выполняли обязанности. Врачи, сестры, санитары - все. У Гриши просто не было шансов. Как и у еще двоих детей, что умерли в реанимации за время моей работы. Никакой врачебной ошибки. Есть вещи от нас не зависящие. Есть ситуации, когда помочь поздно. А бывает, что обратились вовремя, но сама ситуация неисправима. Человек не всесилен, так? А врач - человек.
Родители Гриши винили врачей. Вспышка злобы быстро угасла. Помню, как они тихо шли по коридору отделения, держа в руках пакетик с вещами мальчика. Иконки они не забрали. В ту ночь в боксе, я спал один, окруженный тягучим молчаливым спокойствием. Все уже случилось.
Примерно такое же ощущение, как тогда в палате с Гришей, возникало, когда я сидел на скамейке возле могилы деда. Спокойствие. Все уже случилось. Рано или поздно случиться со всеми. Со мной тоже. Внутри пробегает противный, липкий холод, когда понимаю, что это случиться и с теми, кто еще жив, кого я люблю. Но даже этот холод притупился со временем. Таков порядок. Человек многое может изменить, но какие-то вещи расположены над нами. Выше наших сил. Хотя, древний человек боялся огня, а теперь мы строим атомные электростанции. Кто знает, может и эта тьма, что ведет человечество за руку через время может отступить. Посмотрим.
За все то время, что я приходил к деду, я так и не понял, чем занимался Паша. Он не делал решительно ничего по уходу за территорией. Он только провожал людей к могилкам и обратно. Иногда приносил инструменты. Еще несколько раз я видел, как к нему приходили люди с телефонами, в которых он тут же что-то исправлял и возвращал обратно. Денег он за это не брал, а улыбался так, словно чинил в тот миг не телефон, а саму человеческую жизнь. Люди получали телефон обратно и смотрели на него, точно не могли поверить, что жизнь можно исправить так легко. Затем убирали устройство в карман и уходили.
- Паш, - спросил я его однажды, когда он проходил мимо меня, - а что ты делаешь с телефонами?
Он посмотрел на меня так, будто увидел впервые, затем он улыбнулся, поправил кепку, глаза его прояснились и он сказал:
- Так они у них начинают работать неправильно. Я делаю так, чтобы работали как надо. Потом снова начинают работать неправильно и я их делаю, как были.
- А-а-а, - протянул я, будто что-то понял. - А чего ты тут работаешь, а не в салоне каком-нибудь?
- Салоне?
- В салоне, где продают телефоны или в магазине цифровой техники. Много же таких. И людям было бы проще к тебе ездить. Сюда не каждый поедет.
- Так мне и нужны только те, кто хотят сюда приехать.
Под черной кепкой уместился мир, живущий по другим правилам. Я не стал беспокоить дальше мир Паши и вернулся к книге, но меня отвлек телефон. Написала Лена. К тому моменту мы встречались уже три года, и отношения наши окончательно застряли в нейтральной зоне. Мы не могли сблизиться, равно как и разойтись.