- Охоты нет, проваливай! - сказала она и стряхнула пепел.
Приняла меня за завсегдатая, подумал я и пошел обратно. В некоторых домах горел свет. Где-то по Овражной играла гитара. Тихо, грустно. Я не слышал голосов: музыку слушали молча, только кто-то насвистывал в такт. Фонари вдоль протоптанной в траве дорожки почти не горели не то из-за экономии, не то из-за безразличия жильцов к темноте. Возле некоторых домов появились машины, которых не было еще вечером. Об одну я чуть не запнулся в темноте, заглядевшись на звезды - округлые и острые, пульсирующие в далекой тишине. В городе такого не увидеть. В городе много мусора. Не только того, что летает у земли, цепляясь за ветки и катится под колеса машин. В городе много шума. Много света. Я шел вдоль домов, глядя на алмазную пыль, щедро брошенную на черное бархатное полотно, и нисколько не жалел, что фонари не горят. Пусть себе спят. С такими мыслями я прошел вдоль всей Новой. Слева в темноте свистел щелями в заборе дом Нины Васильевны. Он возвышался черным масляным пятном, смотрел пустыми окнами, в которых кое-как виднелись искры света из дома напротив.
Калитка у бабушки была открыта. Я специально открыл ее до конца, чтобы та скрипнула, оповестив о моем приближении. Калитка не подвела. Думаю, даже соседи это услышали. Даже дом Нины Васильевны недовольно повел ставнями от этого скрипа, или то был ветер?
Из дома, через приоткрытую входную дверь падал на дорожку свет. Я поднялся по кряхтящим ступенькам, держа наготове бутылку грузинского. Сквозь щель была видна широкая комната. В ней, казалось, разместилось все, что было в доме. В углу стояла тумба, поверх которой идолом сидел телевизор с округлым пузом. Его закрывала белая салфетка с кружевными краями. Дальше, под окном, находился стол с дырявой, многократно изрезанной ножом, скатертью. На столе лежали яблоки, стояли кастрюли, тарелки, чашки, миски, блюдца, словом, вся утварь. На стене висел ковер с восточным орнаментом. Вдоль этой же стены разместилась, продавленная весом и временем, кровать на железном каркасе. На ней сидела та самая бабушка. Она смотрела в пол и поглаживало колено пальцами одной руки, а другой рукой то самое колено держала, будто боялась, что оно вот-вот убежит. И как пожилые люди не боятся вот так оставаться один на один с собой, ведь общество придумало кучу развлечений, чтобы этого избежать. А они все равно сидят в тишине и смотрят куда-то вглубь времени, где, наверное, видят прежних себя.
Я постучал в дверь. Бабушка повернулась, но не перестала тереть колено. Я показал бутылку вина. Она улыбнулась наполовину беззубым ртом, но ничего не сказала.
- Я вино принес, - открывая дверь, сказал я.
- Очень хорошо, - сказала она. - Возьми там стаканы, на столе. У меня уже колени под вечер болят. Не хочу вставать.
- Конечно, - я зашел в комнату. Пахло чуть забродившими яблоками, пахло одеждой, которая долго лежала в шкафу, пахло карвалолом. Она следила за мной все с той же улыбкой. Я не понимал, кого она во мне видит. Врать настолько, чтобы сыграть ее супруга, я не мог. Я выбрал нейтральную позицию. Решил, что буду говорит мало, пусть она сама даст знать, кто я сейчас. - Столько хватит? - спросил я, наливая вино.
- Да, да. Мне теперь много нельзя.
Я дал ей граненый стакан, наполненный на треть. Налил себе столько же и сел напротив нее в кресло. Ножки скрипнули под моим весом. Я ощутил четкое углубление, когда садился. В домике бабуши была жарко. Показалось, что кресло хранило чье-то тепло, будто там кто-то сидел до меня. Она и сидела, тут же успокоил я сам себя, кому там еще сидеть? На полу, возле правой передней ножки лежала горка пепла. Я, конечно, не Шерлок Холмс и монографии по пеплу не то что не писал, но и не читал, но в комнате пахло чем угодно, но не сигаретами. Мог ли там сохранится пепел со счастливых времен, я не знал.
- Да, - подхватила она мой взгляд. - Пол помыть бы, да уже спина не позволит. Мне бы швабру, вот из той комнаты. Только она высоко, мне не достать.
- Так я достану, - сказал я.
Та комната, за ковром, была некогда кухней. Внешние стены смотрели на участок широкими окнами, закрытыми катарактами из пыли и паутины. Теперь там кругом лежали горы одежды, обувь, какая-то битая посуда, сломанная мебель: шкафы без дверей, тумбы, без крышек. Вокруг одной из таких гор, змеей обвился душевой шланг. Наверху же, как меч в камне, торчала швабра. Я подпрыгнул и зацепил ее рукой и чуть не попал под завал из вельветовых брюк, старого платья и стопки книг. Я отскочил, вещи разлетелись по полу, что нисколько не изменило вида комнаты.
- Живой? - крикнула бабушка.
- Живой.
Я вышел к ней со шваброй в руке. Только на свету я увидел, что к краю швабры прицепилась какая-то крохотная серая, некогда белая, футболка, которая принадлежала некой pretty girl, судя по надписи.