На посту лежали листы назначений, я нашел нужную фамилию. Пока Гоши не было, Дмитрия Евгеньевича перевели в вторую палату. Оглядев коридор и ближайшие номера, я пошел в обратную сторону. Вторая палата была точно напротив четвертой.
В ней не было штор вообще. У подоконника стоял мужчина и курил. На нем были широкие штаны в клеточку, домашние тапочки и больше ничего. Я вошел. Кто-то справа от меня кашлянул и мужчина у окна повернулся, спрятав сигарету за спину. Слева от пупка у него висел мешочек телесного цвета - колостома.
- Зря пугаешь, Дим. Ты посмотри, прежде чем кхыкать, - сказал мужчина с колостомой и отвернулся к окну.
Справа от входа на кровати лежал совсем неприметный человек. Сильно истощенный, кожа его почти сливалась со стеной по цвету, серая майка и выцветшие синие штаны - только помогали скрыть его присутствие. Вся его внешность кричала, что организм хотел бы уже исчезнуть, стать наконец невидимым, но в печи тела еще тлели угли сознания. На стене над его головой обвалилась известка, и теперь это место выглядело как нераскрашенная карта давно позабытой страны.
- Зря пугаю? - удивился он и потянулся к очкам на тумбочке, но не достал. На полпути он сморщился от боли и опустил руку на одеяло.
Я подал ему очки. Он надел их. То же лицо, что на фото с Сизиковой Викторией, только теперь глаза, увеличенные очками, занимали не половину лица, а почти все лицо.
- И правда, - сказал он. - Если вы к Тимошину, то его в третью перетащили. А Алиев умер ночью.
- Нет. Мне нужен Дмитрий Евгеньевич Шаров, это ведь вы?
Он не сразу ответил. Оглядел меня через телескопы, пригляделся к лицу. Опять оглядел с ног до головы.
- Мы знакомы?
- Нет.
- Это не о вас ли мне дочь говорила? Сказала, что придут с поликлиники той, будут уговаривать, чтобы я про них ничего не говорил. Так я и не собирался, не знаю, чего вы так взволновались.
- Я не из вашей поликлиники.
- Нет? Тогда кто вы?
- Студент мединститута.
- О, и чем я могу помочь студенту? Хотя, зная вашу специальность, думаю, вам нужен не я, как человек, а та дрянь, что внутри меня, правда?
Я кивнул так сдержанно, как только мог.
- У нас будет конференция совместная с онкологами и нужно представить пациента. Тема, как раз, рак предстательной железы.
- До сих пор выговаривать это не научился... Меня убило то, что я даже выговорить не могу. А как ты узнал, что именно я тебе нужен?
- Мой друг тут работает - он сказал, что с вами можно побеседовать. Так вы согласны?
- Это, наверное, Гоша, да?
- Да. Так мы можем поговорить?
- А что мне теперь делать? Тут только и можно, что говорить да читать, пока мозги в черепной коробке не расплавились. С Кириллычем мы уже все переговорили, давай с тобой поговорю. Ты точно не с поликлиники?
- Точно.
- И квартира тебе моя не нужна? А то тут ходят всякие.
- Я слышал. Нет, и квартира ваша мне не нужна. Хочу просто поговорить.
- Скорее допросить, да?
- Отчего же. Я может быть тоже скажу вам что-нибудь интересное.
- Интриган! Чем ты можешь заинтересовать умирающего старика?
- Ну, посмотрим. Вдруг, смогу. Скажите, пожалуйста сколько вам полных лет?
Я включил диктофон. Дмитрий Евгениевич не обратил на телефон внимания. Он лег ровно и смотрел в потолок, будто на сеансе психотерапии, как их показывают в американских фильмах. Кириллыч докурил сигарету и выбросил ее в окно, он указал мне на стул, я подставил его к кровати Дмитрия Евгеньевича и стал слушать его рассказ. Его взгляд на болезнь. Слушал о том, как с ним мучилась дочь, как он попал в хоспис, как тут к нему относились, как и чем лечили: названия он переврал, но по созвучию я понял, о чем шла речь. Иногда рассказ его соскальзывал в сторону жалоб на персонал, но он тут же возвращался к прежнему курсу повествования.
- Вам этого хватит?
Он говорил без перерыва около пятнадцати минут. Не думал, что у тяжелобольного, истощенного старика может быть столько сил.