После моего выступления с докладом, мы с соседом ни разу не обсудили мой поход на его место работы. Я решил, что ему решительно все равно, и никаких последствий для него не было. Похоже, я ошибся. Но мне он не сказал ничего. Он все сказал Лене. Пришел к ней, пока меня не было в общежитии. Узнал я об этом случайно: после пар одногруппница спросила, не знаю ли я, зачем к ней приходил Гоша.
- А когда он приходил?
- Вчера, часов в пять.
Я еще был на смене в то время, делал внутримышечную инъекцию в большую ягодичную мышцу пациенту, который каждый раз говорил мне, что очень боится уколов, а я каждый раз думал, неужели он не знает, как устроена та же тату-машинка, которая прошлась по его рукам от плеч до кистей. Там ведь те же самые уколы, только с краской и не так глубоко. На правой руке, точно в локтевой ямке у него чернело лицо Иисуса. Поперек лба священномученика шла вена. Не Иисуса, а пациента. Интересно, что бы стала делать верующая медсестра: стала бы колоть Иисуса в лоб или же поставила укол в другую локтевую ямку, где разместилось семейство черепов?
- Не знаю, а чего ты его не спросила? - спросил я одногруппницу.
- Да он вел себя странно. Зашел, снял тапки, поднял голову, сказал «Ой!», обулся и ушел.
- И больше не пришел?
- Ко мне - нет.
Казалось бы, пришел, ойкнул да ушел - что такого? Вот что: комната моей одногруппницы зеркально повторяла положение комнаты Лены, - конец коридора, последняя комната слева, двушка без секции, только она жила в другом крыле. Nervus dosalis penis не ладит с пространственной ориентацией.
В тот же день я спросил у Лены, хочет ли она мне что-нибудь сказать. Разговор этот произошел в магазине. Сказала она много чего - все не о том. Тогда я спросил напрямую: приходил ли к ней мой сосед после нашего разговора. Она замолчала. Пару секунд смотрела на меня, выгадывая, знаю ли я что-нибудь, либо параною. Наконец, призналась. Сказала, что приходил вчера. Я спросил, по учебе?
- Нет. Просто так зашел.
- Просто так... - повторил я. Не знаю почему, но я на нее не злился, да и в первый раз тоже. Я будто бы сказал ей, прекратить встречи с ним, потому что того требовал кодекс самца. Но во второй раз я решил поговорить с самим Гошей.
В общагу мы шли с полными пакетами. Я молчал, а она все спрашивала, почему я с ней не говорю. Я подбирал слова. Не для нее, а для Гоши. Хотел, чтобы это походило на решительное требование, а не на истерику. Надо сказать кратко, точно и строго. Лучше использовать один-два мата - так он лучше понимал.
- Ну чего ты молчишь, Саш? Давай поговорим.
- Да не о чем, Лен. Идем, я помогу тебе затащить пакеты.
- А потом?
- Пойду к себе.
- Ты пойдешь к нему.
- Так уже вышло, что мы живем вместе.
- Вы будете драться?
- Не думаю. Я не планировал.
- Ты раздражен.
- Думаю, что имею на это право, не считаешь?
Мы зашли к ней в комнату, я поставил пакеты на пол и пошел обратно, но она преградила путь.
- Давай поговорим, - сказала она, уперевшись руками в стену перед дверью.
- Мне нечего тебе сейчас сказать. Может позже.
- Не ходи туда, давай остынем, а потом...
- Лена, я там живу. Я иду в свою комнату. Что там будет, тебя уже не касается. Я с тобой говорил на эту тему, ты сделала выбор. Теперь я узнаю это от третьих лиц. Совершенно случайно. Ты ведь сама прекрасно знаешь какой он, но все равно пускаешь его к себе. Разве не ты придумала для него то определение?
- Членоцефал? Да, я.
- И сама впустила его сюда.
- Понимаешь, ты работаешь, а мне скучно одной...
Не было случая, чтобы я поднимал на девушку руку. Мама учила, что в случае спора с женщиной надо согласиться, дабы избежать кровопролития. Бабушка же цитировала деда: «Если бабу не переспорить, то согласись и делай по своему». Можно подумать, что только отец не причастен к жизненным урокам. На самом деле, причастен. Во-первых я понял что в магазинах можно пропасть на двадцать лет, а потом всплыть в Иркутске, а во-вторых он научил меня фантазировать. Когда меня спрашивали сверстники во дворе, где мой отец, я говорил: погиб на войне, улетел в космос и там погиб, убили в перестрелке с бандитами. Он всегда погибал. Наверное, я так вымещал злость на невидимый образ. Я повзрослел, а он все-также оставался для меня мертв, только в другом смысле, в смысле функции. Функции отца. У меня от него только набор генов, кстати, не самых плохих, и этот апендикс после фамилии и имени.