В этот момент на ковре проходила финальная схватка. Местный боец проигрывал бойцу из Новокузнецка, при том, что первый был уроженцем Северного Кавказа, а второй - этнический узбек. В клубке из двух тел, распахнутых курток и торчащих в разные стороны ног, я даже не различил, кто кому, что вывернул, но судя по бурным крикам местных чернобородых болельщиков, готовых выпрыгнуть за ограждения, и по восторженным крикам новокузнецких узбеков, победил представитель последних. Местный боец долго не поднимался с ковра, лежал, уткнувшись головой в землю, бил ладонью по ковру. Противник подошел к нему, чтобы помочь встать, но тут через ограждения перескочила группа поддержки нашего спортсмена, в ответ на ковер выбежали представители узбекской диаспоры Новокузнецка. Началась потасовка. Если кто-то снимал это, то точно подписал бы, как это принято на ютьюбе: «МАССОВАЯ ДРАКА КАВКАЗЦЕВ И АЗИАТОВ! ЖЕСТЬ!!!». Но до ЖЕСТИ!!! не дошло. На ковер вышли два человека, один из них - тренер самой многочисленной местной команды. Не знаю, кто был вторым, но он пробирался через дерущуюся толпу, отвешивая крепкие подзатыльники, и некто не смел ему ответить. Как я понял, затрещина от этого человека означала дисквалификацию из драки. За пару минут они очистили ковер, после чего каждый прихватил за шею своего спортсмена и провел быструю воспитательную сессию. Они вышли с ковра вместе и обнялись. Обнялись тренеры, а не спортсмены. Спортсмены сухо пожали друг другу руки, не глядя в глаза, и разошлись в разные стороны.
Минуту спустя ко мне за стол сел местный спортсмен. Он рухнул на стул, не сказав ни слова. Я ждал, пока он отдышится и заговорит, но он так и не заговорил.
- Что-то случилось? - спросил я.
- А вы не видели, что ли?
- Видел. Я имею ввиду с тобой, раз ты ко мне сел - у тебя что-то болит?
- Ничего не болит, дайте я просто тут посижу немного, хорошо?
- Хорошо, сиди.
К нему подошли три болельщика.
- Брат, кто это с тобой сделал? Скажи кто, мы ему в тысячу раз хуже сделаем! Брат, одно твое слово и я вылечу с ним раз на раз, - говорили они одновременно, по улыбке проигравшего я понял, что это у них такие шутки. Он сказал им, что с ним все нормально, и они могут идти.
- Ладно, брат. Мы понаехали тогда. Если будет желание шуму навести сегодня, подтягивайся.
Они попрощались. Когда основная масса болельщиков расселась по местам, спортсмен пошел к команде, чтобы торжественно получить медаль за второе место в своей весовой категории.
На другой стороне, на самом верхнем ряду трибуны, под балконом, я разглядел тех двоих тренеров, что разогнали возбужденную толпу, они даже не смотрели на награждение, они о чем-то оживленно говорили, похлопывая друг друга то по плечу, то по коленке. Несмотря на то, что каждый владел целиком вниманием другого, они умудрялись хлопать вместе со всеми, когда ведущий церемонии награждения называл имена победителей.
Настоящий учитель знает, когда уйти в тень, а когда вмешаться и отвесить непутевому ученику подзатыльник. Учителя вне семьи в моей жизни почти не встречались. Я не говорю о тех, для кого учитель - слово в графе профессия в каком-нибудь документе. Я говорю о тех, чьи уроки повлияли на меня, превратились из урока в осознанную мысль, закрепившуюся в поступке. Таких было ничтожно мало.
Вообще отношения с преподами в университете складывались по двум сценариям: первый - преподаватель никак не относился к группе. Он выдавал информацию только для того, чтобы на следующий день выслушать от нас невнятную пародию на то, что он сказал ранее. Второй - преподаватель относился очень трепетно, но не к группе, а к этим знакам в журнале. Знаки должны быть у всех, чем знак больше, тем лучше. И те и другие преподы редко запоминали наши фамилии. Преподаватель по патофизиологии два семестра называла меня Андреем. К тому моменту я уже был единственный парень в группе, но ей все также не давалось это дурацкое имя с греческими корнями. Она требовала, чтобы мы наизусть пересказывали ей десятки страниц текста, тогда как сама не могла запомнить имя единственного парня в группе, а я ведь даже не запрещал ей подсматривать, в отличии от нее.
Был один старый профессор. О нем я услышал впервые еще в своем городе, когда ходил на подготовительные курсы для поступления. Учитель по биологии говорила, что экзамен по фармакологии на третьем курсе - это рубеж, преодолев который, можно чуть разжать musculus gluteus maximus, medius et minimus, проще говоря, булки. И страшен был не сам предмет, а тот, кто над ним надзирал. Алексей Измайлович. Человек, которого боялись все еще до третьего курса. Кто-то говорил, что он гомосексуалист; кто-то говорил, что над входом на кафедру висит золотая табличка с надписью на латинском: «Они не пройдут»; рассказывали, что он держал в своем кабинете целую коллекцию ядов, которые добавлял поочередно в кофе, боясь однажды быть отравленным. Ему приписывали десятки разных болезней, большинство неизлечимы и смертельны. В основном так говорили те, кто не мог сдать его экзамен. За годы его правления, думаю, таких скопилось несколько сотен. Конечно, все это слухи, но столько всего не придумают на пустом месте, ведь так? В тот день, когда у меня началась фармакология, я увидел список, согласно которому половина моей группы попала к нему, другая шла к женщине, чья слава меркла по сравнению с заведующим кафедры. Но я не пошел к ней. Уж не знаю, что это был за мазохизм. Может, это было желание испытать себя. Испытания проходили каждую субботу. Весь первый семестр третьего курса я жил от субботы и до субботы. Как только заканчивалась пара у Алексея Измайловича, начинался выходной. К его парам я готовился за три дня. Он не скрывал своего отношения к студентам, но, несмотря на это, ко всем обращался одинаково: он равно мог сказать, что доктор Карпов сегодня хорошо выглядит, а мог сказать, что доктор Абишев может покупать билеты и лететь обратно, откуда он там родом. Унижал он тоже весьма уважительно. Иногда он бросал громкое: